Филипп Ванденберг - Тайный заговор

Поэтому он остановил такси, назвал западный вокзал в качестве конечной точки следования и по пути расспросил таксиста обо всех улицах в районе этого вокзала. Уже вскоре после того, как водитель принялся перечислять названия улиц, Бродка вспомнил: Цвельфергассе. «Швицко, Цвельфергассе, 112, у западного вокзала», — именно так сказал Шлегельмильх.

Дом был до ужаса похож на тот самый, на Линке Винцайле, и Бродка заподозрил, что в этом городе так выглядят все дома со съемными квартирами: старый, обшарпанный и уродливый.

Фамилию Швицко Бродка обнаружил на самом верху доски со звонками. Конечно же, в подобном доме наличие лифта не предусматривалось, поэтому Бродке пришлось подняться на седьмой этаж пешком. Когда он позвонил, ему открыл мужчина в майке и боксерских трусах. У него было розовое лицо, большие залысины и отвратительно белая кожа.

— Что вам угодно? — с подчеркнутой вежливостью поинтересовался он и улыбнулся, обнажив при этом золотой зуб. Недоверие было почти ощутимым.

Бродка представился и назвал причину своего прихода. Чуть помедлив, он добавил, что Агостинос, с которым он вчера сидел в одной камере, назвал ему именно этот адрес.

— Он здесь? — спросил Бродка.

Странный мужчина ответил отрицательно, но зато приветливо улыбнулся и пригласил Бродку войти: мол, друзья Агостиноса — его друзья. Самого типа, как оказалось, звали Титус.

Квартира была обставлена с любовью, с множеством красивых вещиц и являла собой явный контраст с внешностью хозяина, который выглядел довольно непрезентабельно.

Титус предложил Бродке присесть, подошел к телефону и набрал номер. Затем он протянул трубку Бродке. На другом конце провода оказался Шлегельмильх. Сначала, услышав голос Бродки, тот отреагировал неприязненно, но после того как Александр назвал причину своего звонка, вспомнил о своем предложении и пообещал поспрашивать — за вознаграждение, разумеется. Пусть приходит завтра к Титусу.

Бродка поблагодарил Титуса и хотел уйти, но неприятный мужчина, держа в руке бутылку джина, уговорил его остаться и сказал, что сам он только переоденется. Бродка терпеть не мог джин, но в состоянии подавленности, в котором он пребывал, алкоголь подействовал на него как лекарство. Он не заметил, как выпил целый стакан. Затем снова явился Титус. В приличной одежде он выглядел серьезнее. И когда они разговорились, стало ясно, что Титус не какой-нибудь необразованный неудачник. Оказывается, он знавал и лучшие дни.

Ничто так не сближает мужчин, как бутылка и два стакана. По крайней мере, джин развязал Титусу язык. Прошло совсем немного времени, и он стал рассказывать о своей жизни, словно только и ждал возможности поговорить по душам с каким-нибудь незнакомцем.

В прошлом Титус был духовным лицом и доктором теологии. Вплоть до последних трех лет он занимал пост секретаря кардинала курии; затем он поддался долго подавляемой слабости к своему полу и вступил в связь с капелланом. По словам Титуса, в «тех кругах» в этом не было ничего необычного и оставалось безнаказанным до тех пор, пока человек отрицал это. Нисколько не стесняясь, Титус поведал, что он все же признался в своей склонности и по этой причине был расстрижен из священников. После этого «другая сторона» — подробнее он ничего не стал рассказывать — постоянно преследовала его и угрожала расправой, поэтому из боязни за свою жизнь он однажды лег на дно. Конечно же, его зовут не Титус, а фамилия на двери — Швицко — принадлежит пожилой даме, которая со дня смерти мужа триста пятьдесят дней в году проводит во Флориде.

Бродка в некотором роде ощутил свое сходство с этим мужчиной, поскольку и ему пришлось иметь дело с противником, превосходящим его силы, — и он рассказал об этом Титусу. Только его случай, по мнению Бродки, был сложнее, ведь он даже не знал, кто его противник.

Разделенное горе — не горе, поэтому оба от души залили свою печаль. Уже давно наступил вечер, когда внезапно кто-то позвонил в двери. Это был Агостинос Шлегельмильх, появившийся в квартире абсолютно неожиданно для обоих.

Бродка знал Агостиноса как общительного человека, который доверял ему больше, чем получал доверия в ответ. Но теперь в поведении Шлегельмильха чувствовалась настороженность, в голосе сквозила агрессия.

— Чего ты тут так долго торчишь? — набросился он на Бродку. — Исчезни и никому не говори, что был здесь. Понял?

— Ты чего завелся-то? — спросил Бродка, моментально протрезвев. — Ты же хотел навести справки о моих преследователях. Что-то выяснил?