Наташа Шторм - Ангел над бездной

— Меня не отпустят. ― Я покосилась на кузенов, пристально наблюдавших за нами.

Кристофер придвинул своё лицо к моему.

— Тогда я выкраду тебя. Поверь, у меня есть опыт в освобождении заложников. ― Он незаметно опустил свою ладонь на мою кисть. ― Поедешь со мной?

Я закрыла глаза, чувствуя, как по щекам опять покатились слёзы.

— Поеду, побегу, пойду пешком, поползу, если потребуется…

Крис сильнее сжал мои пальцы.

— Рик написал завещание год назад, и по этому завещанию твоё наследство перейдёт под опеку господина Гарсия до твоего двадцатипятилетия. В твоём же распоряжении останется дом и фамильные драгоценности, которые твой отец всё-таки положил в банк. ― Мужчина помолчал. ― У меня нет миллионов, Эва. Мой доход весьма скромный, и, может сейчас и не время говорить о чувствах, но я должен, иначе потом не решусь…

— Говори, прошу тебя!

Кристофер тяжело вздохнул.

— Не знаю, с чего начать…

— С начала.

И опять тяжёлый вздох. Надо же, сильному мужчине с трудом давались слова?

— Эва! Я почувствовал влечение к тебе в первую же встречу. Мистика какая-то. Это чувство меня мучило и угнетало целый год. Я боролся, а потом понял, что тут нечто большее, возможно, даже любовь. Но мне тридцать шесть…

— Это неважно, Крис. У моих родителей была разница в двадцать лет. Но они страстно любили друг друга. Пожалуйста, забери меня сейчас.

— Эва!

— Прошу тебя! Дядя решил выдать меня замуж. Я не хочу выходить за Энрике.

Крис взъерошил волосы.

— Не соглашайся, детка. Принудить тебя к браку не сможет даже дядя. Дай мне пару месяцев. Всего два месяца, и я вернусь за тобой. Продержишься?

Я кивнула.

— Но, если ты не вернёшься через шестьдесят дней, я убегу из этого дома, куда глаза глядят.

— Я вернусь, детка.

Крис протянул мне пластиковую карту.

— Тут сорок тысяч фунтов. Код ― дата рождения Эммы. Спрячь её. Возможно, тебе пригодится. А вот мой телефон. Если не смогу ответить, говори на автоответчик. Я буду перезванивать по возможности быстро.

Я незаметно спрятала карту и визитку в рукав платья.

— Я так хочу поцеловать тебя, малышка, но боюсь вызвать гнев тех парней у бара.

Он боялся, а вот я нет! Встав из-за стола, я припала к широкой груди мужчины.

— Ты бы мог сказать о своих чувствах раньше, хотя бы намекнуть. Возможно, мне не было б так одиноко весь этот год. А я ведь даже не знала, увижу ли тебя снова.

Крис легонько прикоснулся губами к моему виску.

— Иди, детка, тебе пора.

Я с усилием оторвалась от горячего тела и направилась к кузенам. Я видела, что парни были в бешенстве. Злобно блеснув глазами в сторону мужчины, они схватили меня за руки и буквально поволокли в машину. Я обернулась и послала своему любимому самый нежный взгляд.

Всю дорогу мы ехали молча. Я была уверена, что кузены всё расскажут дяде. Ну и пусть. Чрез пару месяцев я покину Испанию и больше никогда сюда не вернусь. Инстинкты самосохранения немного притупили боль от утраты отца. Теперь я хотела выжить, вырваться из-под опеки родственников, стать счастливой. Наивная! Тогда я ещё не знала, что мои неприятности только начинались.

Когда машина подъезжала к особняку, из ворот выехала карета «Скорой помощи». Боже! Что ещё случилось? В просторном дворе собрались все родственники. Мария плакала. Я подошла к девушке и обняла её.

— Дядя?

— Дядя. У него инсульт. Врачи говорят, надежда есть, хоть и маленькая… ― девочка завыла в голос, до боли стиснув мои руки.

Я оглядела родственников. В основном женщины. Тёти среди них не было. Рикардо с Джеральдом умчались вслед за Скорой. Оставалось одно ― сидеть в доме и ждать известий.

Эта пытка продолжалась три дня, три долгих дня. Всё это время дядюшка находился в реанимации, куда никого не впускали. Тётя Лючия и трое внуков дежурили в коридоре. Я периодически звонила Рикки, чтобы узнать новости, но слышала только одно ― улучшений нет.

Синьор Хуан Мендос Гарсия скончался на утро четвёртого дня, не приходя в сознание. Для меня это стало очередным ударом. Вилла была погружена в траур. Тетушку поддерживали на ногах только обязанности хозяйки дома и хлопоты, связанные с похоронами. Она изматывала себя лишь для того, чтобы вечером, выпив горсть снотворного, забыться глубоким сном. Я не видела, чтобы она плакала. Ох, лучше бы она рыдала, билась в истерике, рвала не себе волосы… Сейчас же передо мной была суровая гордая испанка, почерневшая от горя, которая не могла принять ни жалости, ни сочувствия. Она всегда являлась примером для женщин. И теперь держалась из последних сил.