Виктор Точинов - Игра в солдатики

Гонявшие неподалеку на утоптанной лужайке мяч парни забросили игру и пододвинулись поближе; два возвращавшихся с речки юных рыболова застыли на дорожке с удочками в руках. Вмешаться никто не пытался – раз Динамит кого-то бьет, значит так и надо.

Сашок не был пацифистом, подставляющим другую щеку. А Динамит показался ему просто психом, непонятно почему к нему привязавшимся. Сашок дрался как мог и умел, но где уж ему было устоять против лучшего бойца Спасовки и окрестностей…

Динамит бил сильно и точно, но без злобы, без боевого азарта – словно торопился закончить неизбежную и неприятную работу; и сопровождал каждый удар советами-нравоучениями: от довольно мирного пожелания сидеть вечерами дома и играть в солдатики – до весьма грубого наказа заняться извращенным сексом с собственной задницей…

Когда Сашок перестал подниматься ему навстречу, Динамит тут же остановился. Бить лежащих он считал ниже своего достоинства. Посмотрел на ворочавшееся в пыли тело, сказал спокойно (даже дыхание у него не сбилось):

– Больше так не делай.

И ушел размеренными твердыми шагами.

Сломанный в шейке зуб болел нестерпимо, ребра отзывались острой болью при каждом вздохе, один глаз заплыл огромным фингалом, да и вторым Сашок мало что видел вокруг (он спрятался от всех в своей маленькой мастерской, оборудованной в сарайчике) – слезы обиды и боли превращали знакомые предметы во что-то новое, незнакомое, искаженное – и падали на книжку, раскрытую на старинной гравюре. Изображенный там мушкетер в коротеньких штанах и обтягивающих шелковых чулках улыбался беззлобно и целился в кого-то из старинного фитильного мушкета…

Целился, чтобы убить.

Наташке от Динамита, утолившего жажду полагавшейся мести расправой с Сашком, досталось гораздо меньше. По крайней мере, выходить из дому в закрывающих пол-лица солнцезащитных очках и штукатурить лицо толстенным слоем косметики ей не пришлось.

Наблюдательные подруги заметили, что несколько дней она ходила неестественно прямо и когда садилась, то не сгибала спины. Как болезненно она справляла малую нужду (сильно болели отбитые Динамитом почки) и как подозрительно изучала результат этого процесса, опасаясь увидеть кровавые разводы – этого не видел никто, и никто не слышал, что она при этом шептала. Имени Наташка, впрочем, не упоминала – только обидные и малоцензурные эпитеты.

Через три дня Козырь сказал Динамиту:

– Тут, кстати, у меня ошибочка вышла. Этот чувак-то не с твоей Наташкой уходил, всё пацаны перепутали, а я повторил – с Лукашевой он ушел, с городской, знаешь у бабки ее дом возле пруда, третий от сельпо?

Приятели полулежали на молодой, яркой, еще не успевшей запылиться июньской травке, на пригорке за сельским домом культуры и умиротворенно попыхивали сигаретами.

– Ну и ладно, – равнодушно сказал Динамит. – Пусть будет ей как аванс, в следующий раз зачтется…

А еще через неделю Игоря Геннадьевича Сорокина, больше известного под прозвищем Динамит, хоронили.

Хоронили в наглухо закрытом гробу – работники морга наотрез отказались даже попытаться сделать с телом что-либо, позволяющее выставить его на обозрение. Позднее в предоставленном в суд заключении экспертов говорилось, что Динамит получил девяносто три колотых и рубленых ранения.

Вполне может быть, что судмедэксперты и сбились со счета – пах, грудь, лицо Динамита, да и другие части тела были в буквальном смысле слова превращены в фарш бритвенно-отточенным клинком (широкая, тяжелая, не длинная, больше похожая на меч драгунская шпага образца 1747 года) – где уж тут точно сосчитать удары и раны.

Мать, рыдая и срывая ногти, пыталась открыть на кладбище приколоченную крышку гроба, билась в истерике – осторожненько оттащили, вокруг захлопотали родственницы в черном, капая в стакан остро пахнущие капли…

Наташка на похороны не пошла, вызвав легкое удивление подружек.

На поминках говорили много и хорошо – не льстили и не врали, сами были свято уверены в тот момент, что потеряли самого умного, доброго, талантливого. Друзья-приятели, чуть ли не в первый раз пьющие водку открыто, рядом и наравне со взрослыми – сидели с мрачно-торжественными лицами, больше помалкивали, лишь выйдя перекурить, собрались тесной своей кучкой, обсуждали вполголоса страшное и небывалое событие; впрочем, жизнь продолжалась и выпивка делала свое дело, на втором перекуре захмелев, повеселели, кто-то рассказал анекдот, не смешной – дружно похихикали, тягостное чувство невозможности и нереальности происходящего помаленьку отпускало…