Сергей Разбоев - Воспитанник Шао.Том 2.Книга судьбы

И мы это обнаружили только на вторые сутки. Никаких следов, никаких концов. Что это: нелепая случайность? Пять человек. Диверсии против нас начались именно с первых суток пребывания на корабле. А мы дружно, компанейски шнапсом удовлетворялись, да баб искали по всем каютам.

Вышли на задание: у каждого в кармане колода порнографических карт.

Вояки. Вот нам и дали жару те, кто дело делает серьезно и профессионально.

— Это ясно. Не зуди зря, не поднимай снова нервы. Как там наши парни в трюме? — перевел разговор с неудобной и тяжелой темы Брюнер.

— Ничего с ними не случится: жратвы хватает, выпивки тоже. Гадить найдут где.

— Да-а, — уже спокойнее, отходя от пережитого, но продолжая шарить глазами по каюте, протянул группен-фюрер, — но себя мы не оправдали и задание позорно провалили.

— Какое к черту задание? Кому оно чейчас нужно? Самим бы живыми остаться. Восемь человек всего на ногах. Четверо раненых.

— Борман нам головы разобьет. Он так уважал наших молодых парней.

Такие планы готовил, — продолжая размышлять о происшедшем, уныло гнусавил Брюнер.

— Главное Мюллеру толково объяснить. Он поймет. Не дурак и не сентиментален попусту. Борману доложить, что след утерян по причине вмешательства полиции. Про потери ни слова. Никого лично из молодых он не знает, тем более наемников плантаторов. Эти парни очень помогли нам сохранить хоть некоторые наши кадры.

— Так где же все-таки Зигфрид? Предатель! Сволочь!

— Я предполагаю самое худшее, шеф.

— Что именно?

— Наверное, они уже на дне холодной Атлантики. И косточки их обглоданы местной живностью океана.

— Что ты несешь? Как ты это можешь? Несуразный.

— Ничего не несу. Факт. Кто-то против нас очень жестоко поработал.

Полицейским от нас ничего не надо. Монах о нас тоже не много знает, не догадывается, да и не смог бы так. Это информация высшего порядка.

Кто-то хорошо знал про всех нас, про полицейских, про этого чертового везучего монаха.

— Логично, друг мой. Но кто это так хорошо извещен? Мюллеру расскажем, пусть он думает. Он больше нашего знает, — уже совсем успокоившись, согласился с доводами подчиненного Брюнер. — Если б не эти непредвиденные нелепые по своей сути обстоятельства, каюту монаха мы просто-напросто разнесли бы в щепки.

— Несомненно, группенфюрер. Включенная взрывчатка не обращает внимания на обстоятельства. Она действует. И господь ее уже не остановит. Думаю, Мюллер нас в любом случае поймет. А Борман, он по каждой собаке скулит.

— Что ты к нему привязался. Забудь. Он тоже жить хочет.

— А кто ему мешает? Все имеет. Даже девок неслабых под его старческую немощь приводят. Чего он плачется?

— Ясно чего, — повеселел чего-то Брюнер и начал ехидно хихикать. — По власти плачется.

— При фюрере надо было резвее думать. А то Францию согнули и размечтались, что Совета сами сломаются.

— Не лезь ты в историю, молод еще.

— Сами вы молоды. Сколько вам было в тридцать девятом?

— Не мы решали, не фюрер. Запомни: ему звонили и приказывали совсем не из Германии. Есть места, откуда позвонят, и будешь делать все, что прикажут. Если, конечно, хочешь остаться в истории и при власти. Иначе отойдешь в отстойник маразматической мемуаристики.

— Мы и так в отстойнике.

— Ну это еще далеко не отстойник. Здесь жить можно. Мы в резерве.

Имена наши не так гадко замазаны, чтобы обижаться.

— И все равно мы оказались крайними.

— Не надо было фюреру слушаться психа Гиммлера, соглашаться с лагерями смерти. Все по иному сложилось бы. А так весь мир против себя настроили.

— Кто знал? Да и кто знает?

— Да все знают. Именно лагеря и именно то, что в них так же скопом сваливали и людей с именами. К чему было жечь этих смиренных представителей гомо сапиенс. Евреев. Чем они оказались хуже других наций? Только тем, что когда-то насолили фюреру? Но на этом политика не строится. Тем более глобальная политика. Третий, до этого молча сидящий и тихо пивший пиво, оберштурмбанфюрер фон Бойзен истерично загыгыкал:

— В каждой голове глобальная политика. Из этих глобальностей вырастает мелкая, но амбициозная и никчемная политична. Реальная серьезная политика-это не только королевство кривых зеркал, это искаженное понятие существующего. Никто ничего не знает, не понимает, но двигает свои идею за основную. И тот, кто смелее, наглее, пронырливее, громче: тот выходит на авансцену, тот герой нашего времени-идеолог, мыслитель, гений.

Брюнер сочувственно покачал головой.