Сергей Разбоев - Воспитанник Шао.Том 1

— Где его можно найти? — с исступлением и дрожью спросил я.

— У монахов. Ступай, Николай, похорони нас на русской земле в одной могиле. Креста не ставь. Не верим мы с Машей ни в кого. Бог бы не допустил человека до таких страданий. Сохрани тебя и помилуй. Найдешь внука, передай ему доброе слово от меня и от бабушки, от ненаглядной матери его и отца. Не забудь, держи как клятву, исполни последнюю волю стариков — в Витебской губернии на берегу Двины, — тут дед снова тяжело застонал, затрясся. — Почему мне так больно, так неймется? Почему сердце жжет лавой горящей, когда подумаю, что кости мои, мощи моих детей не там покоиться будут?! Родная предалекая землица…

Старик плакал и, захлебываясь, говорил:

— Кто уймет жжение? С кого спросить? Кто сделал нас такими непутевыми, бездарными? Только мы, недоумки, могли соваться в такую даль непроглядную, в чужбину заморскую, надеясь на что-то призрачное, высшее. Туда, где ты никому не нужен, где последний дворник выметет тебя при удобном случае. Зачем? Ради чего? И кого? Кто мне ответит? Столько лет — и нет ответа. Столько лет — и только боль, только мучение, только режущая, скребущая ностальгия. Невостребованная злость. А Маша? Сколько ей пришлось пережить из-за меня, непутевого. Чего недоставало? Откуда та, спесь недопустимости, неприятия, которая загнала нас сюда, в чужое место. Где не пахнет Русью. С кого спросить? Иссыхают наши корни, отпадают листья. Исходит проклятием род наш. Как бы я сейчас собственноручно застрелил, как собак нерезаных, и Колчака, и Деникина, и Врангеля, и прочую сволочь, которая на моей совести играла Отечеством. Теперь мы чужестранцы, изгои. Басурмане. Призраки с разбитыми сердцами. Миражи былой роскоши, чванства. Вот он, Рок: всевидящий, мстящий. А там, за горами, за долами, там земля предков. Непреклонная, гордая, спокойная в своем могуществе. Я весь в нее. Но я такой глупый: из двух слов слово истины не воспринял. Молебен церковный заполнил мой разум, а спесь высокородная погнала на поле брани против своего народа. За какими дверьми прячется истина и следит, как люди по недоразумению своему портят жизнь свою, не сознавая более высоких истин. А та земля… Земля, как маяк чего-то высшего, праведного. Ты вот послушай. Наверное, не знаешь, не слыхивал, ведь есть что-то в тех заповедных местах такое: неотделимое, искреннее, присутствующее внутренней, безграничной возвышенной сутью; тот момент осознанного сознания, который не переступишь. Исконн русское. Издревле славянское. Только время ведает всю тяжесть перенесенного, пережитого. Только время единый свидетель того, для многих покойного, сорок первого года. Сколько полегло их на берегах Двины, Днепра. Не уходили за реку, не отступали. В воде, в рукопашной доживали свой отмеренный срок. Истинно по-русски: стоя, в рост, в грудь. Здесь вовсю сходились голые силы двух сторон, без подкреплений. Мозоли рук, ярость спешившихся, хватка обреченных. Тем, за рекой, новые полки, дивизии, армии, там собиралась сила для победы. А здесь — кровавые пальцы рвали броню, мяли, жгли, топтали. Пальцы судорогой сводило на глотке врага, коченели на спусковых курках, застывали в последней вспышке искры жизни. Это Русь. Это русский человек. Кто стоял перед немцем, тот шел на него: со штыком, с камнем, руками.

То был сорок первый. Второго такого история не знает. Какое величие в каждом. Высь в любви, и боли за Отечество: только ты, и только сейчас. Не это ли одна из тех точек отсчета, ради которых стоит жить.

Какой стране я изменил! Какому народу! Ведь я сам такой. Кто меня за кордон выставил? Кто засмердячил мою душу? Сосчитать трудно, сколько раз схватывало мое сердце от скупых, но взрывных газетных строк, сообщений Совинформбюро. А ведь за каждым словом необъятная, неизмеренная степень существа русского человека. Слово на вершине представимого и непредставимого.

С немцем дрались… Сорок четвертый… Доже они не уходили с тех земель, не отступали, не сдавались в Витебской губернии. Понимали: дальше и для них кончается возможность выстоять.

Старик дрожащими руками вытянул из-под подушки неровные желтые вырезки. Глаза полные слез. Но он не смотрел на текст. До точки помнил все, что там было сказано.

— Послушай, какой набат звучит в словах, какая уверенность. Гордость за содеянное, какая история! Я ведь собирал их, вырезал из газет и журналов, ловил каждое слово Москвы. Это не отсебятина — слова генералитета, правительственных лиц. Вот сводка информационного бюро — «..Югo-западнее г. Витебска наши войска завершили ликвидацию окруженной группировки в составе 4-й, 197-й, 206-й и 246-й пехотных дивизий и 6-й авиаполевой дивизии. Ввиду отчаянного сопротивления большая часть окруженных войск была перебита…» — какой отголосок тех битв в словах, а?! И еще вот из газетного репортажа Ильи Эренбурга: "Можно бить врага, гнать врага, но битый и отступающий, он еще способен собраться с силами и дать отпор. В Белоруссии произошло нечто другое; враг был уничтожен. Гитлеровцы, оккупировавшие Витебск, Оршу, Могилев, не ушли на запад — они остались в земле…» — как сказано! Как воевали! Истинно, ратники поля Куликова. Сокровенность в сущем.