Майкл Грубер - Фальшивая Венера

Итак, я вернулся, мы встретились, и в Нью-Йорке все пошло так же, как в Париже, мы не могли насытиться друг другом. Первым делом я снял помещение на Уокер-стрит за сто долларов в месяц, на пятом этаже, в здании, где раньше размещался завод, обшарпанном и грязном. Именно там мы и обосновались, на большом куске поролона, который я купил на Канал-стрит. Мы выключали свет и зажигали десятки толстых паяльных ламп, а потом мылись в крошечном душе для рабочих. Я решил переоборудовать это помещение в жилое. Я собирался выбросить мусор из окна в вентиляционную шахту или вынести на улицу, выкрасить стены в белый цвет, поставить кровать, провести освещение и отгородить кухню, чтобы можно было жить и быть счастливыми.

А пока я жил в Ойстер-Бей с отцом, стараясь держаться от него подальше. Ему почему-то взбрело в голову, что мы снова станем семьей — а были ли мы семьей хоть когда-нибудь? — мы двое и Мелани, его подружка. «Приемная» подружка? И он постоянно твердил об этой фреске в семинарии, о том, как она станет великим возрождением великого искусства, с Уилмотами pere & fils [28] Отцом и сыном ( фр. ). в качестве заводил.

Когда я случайно сталкивался с отцом, мне становилось тошно: его фальшивость, соломенное сомбреро на голове, трость, накидка, то, как он прогуливался по нашему зарастающему саду. Быть может, садовнику не нравилось, что его дочь спуталась с заказчиком старше ее на тридцать лет, а может все объяснялось обычной нехваткой денег. Все доходы мамы отправлялись в тот роскошный дурдом, где ее содержали, а отец жил на заказы, которые ему удавалось выцарапать. Ни о каких престижных журналах речь больше не шла. Отец промышлял тем, что писал портреты жирных котов и продавал свои старые работы, но с этой фреской все снова должно было стать хорошо.

Перед тем как я съехал из дома, у меня состоялся разговор с отцовской подружкой. Я сидел на диване в гостиной и смотрел на только что разведенный в камине огонь, вспоминая сестру и то, что это было одним из наших любимых занятий — развести большой огонь и смотреть, как он пожирает ненавистные нам вещи: плохие фотографии, старые игрушки, все то, что не будет вонять или взрываться (но иногда попадалось и такое). Тут вошла Мелани и плюхнулась в кожаное кресло, в котором обычно сидел отец. Я не сразу сообразил, что она пристально смотрит на меня. Какое-то время я тоже смотрел на нее, а затем спросил:

— В чем дело?

Она начала говорить, мол, почему я так холоден и жесток по отношению к своему отцу, который меня так любит и так мною гордится, и все такое. А я сказал:

— Знаешь, для того, кто только что вошел в дверь, у тебя чересчур много суждений о характере нашей семьи. Например, мою мать только что вытащили отсюда краном. Быть может, это имеет отношение к тому, как я отношусь к своему отцу.

— Ты считаешь, это его вина?

— Не знаю, — сказали. — С самого первого дня он трахал здесь всех женщин и девушек, каких только мог. Возможно, это оказало какое-то влияние на самолюбие матери, подтолкнуло ее переедать и принимать наркотики. Как знать, быть может, если ты задержишься здесь достаточно долго, ты сама увидишь, каково это.

Ответом стало небрежное пожатие плечами, после которого мне захотелось схватить кочергу. Мелани сказала:

— Он великий художник. Великие мастера играют по особым правилам. Раз твоя мать не смогла справиться с этим… конечно, мне ее жалко и все такое, но…

— Он не великий художник, — возразил я. — У него был великий талант. Это не одно и то же.

— Что за бред! Какая тут разница?

— О, ты хочешь получить урок искусства? Отлично, Мелани, сиди здесь и жди. Я сейчас вернусь.

С этими словами я направился к стеллажам в кладовке, где отец хранил все свои старые работы, тщательно отделив те, которые можно продать, от тех, продать которые нельзя, и из последних выбрал папку и вернулся в гостиницу. Швырнув раскрытую папку на кофейный столик, я разложил веером содержимое.

— Когда я был еще совсем маленьким, лет с шести и до одиннадцати, отец практически каждый день, когда не шел дождь и было не очень холодно, уводил меня на пристань или на берег с наборами акварельных красок, складными мольбертами и парусиновыми стульчиками, и мы рисовали вместе. У меня был в точности такой же набор, как у отца: кисти из собольих хвостов и дорогие прессованные плитки краски «Д’Арш», двадцать четыре на восемнадцать. Мой отец считал, что даже маленькие дети должны пользоваться хорошим материалом. И мы рисовали вместе час, два, в зависимости от освещения. Мы выходили в разное время суток, чтобы поймать все разновидности света, увидеть, что свет делает с водой, песком, скалами и небом. В теплую погоду мы рисовали людей, отдыхающих на пляже, и лодки в проливе, а зимой рисовали берег, море и небо, один и тот же вид, снова и снова. Это была наша гора Сент-Виктуар, [29] Имеется в виду серия картин П. Сезанна, на которых изображена одна и та же гора в разную погоду и в разное время суток. наш Руанский собор. [30] В серии своих картин «Руанский собор» К. Моне стремился запечатлеть многообразие состояний природы и атмосферы в разное время суток и при разной погоде. Ты понимаешь, о чем я говорю?