Дмитрий Видинеев - Скиталец

Альбом догорел, страшные художества Лира превратились в горстку обугленной бумаги, которую Федор разворошил мысом ботинка.

– Я вчера обнаружил в этом альбоме один рисунок… На нем была изображена девочка, похожая на Элли. Очень похожая. Но правая сторона лица на рисунке была нормальная, а левая… уродливая, не человеческая.

Алина покачала головой, глядя, как легкий ветерок подхватывает темные чешуйки пепла.

– Не знаю, что и сказать.

– Да ничего и не нужно говорить. – Федор выдавил улыбку, хотя лицо оставалось грустным. – А знаете, теперь, когда эти рисунки сгорели, на душе как-то легче стало.

– Ощущение, словно занозу вынула, – добавила Алина.

Она увидела божью коровку, которая точно искорка пролетела мимо лица Федора и сделала круг над сгоревшим альбомом. Алина вытянула руку, а букашка словно того и ждала – подлетела и села прямехонько на ладонь.

– Ого, – удивился Федор, а Цезарь отчего-то тявкнул по-щенячьи тонко и завилял хвостом.

«Ну привет. Это снова ты?» Алине хотелось верить, что по ладони сейчас ползает та же самая божья коровка, которая несколько дней назад улетела навстречу грозовому фронту. А теперь вернулась, как старая подруга. Жаль, говорить не умеет, ведь очень хотелось знать, где она была, что видела.

Несмотря на трагическую историю, которую поведал Федор, настроение Алины не ухудшилось. Сочувствие вызвало грусть, но ненадолго. Когда мыла полы, готовила обед, думала о всяких приятных мелочах, вроде севшей на ладонь божьей коровки. Плохие мысли на дух не подпускала.

А в полдень включила телевизор, чтобы посмотреть выпуск новостей, и репортаж с места страшных событий, которые произошли минувшей ночью, заставил забыть о приятных мелочах.

Молодой репортер, чуть запинаясь от неопытности или волнения, рассказывал про убийство двенадцати человек. Это случилось в Шатурском районе Московской области в так называемом оздоровительном лагере религиозной организации «Церковь Святых последних дней». О деталях трагедии, в интересах следствия, полиция умалчивала. С выжившими работали психологи. О связи убийств в лагере с убийством семьи в дачном поселке пока ничего не известно…

Алина смотрела на экран телевизора и чувствовала, как в душе наступает ненастье. В голову снова полезли мысли о мистике, которых она так старательно избегала.

Репортер стоял на фоне двухэтажного здания. Камера меняла ракурс, выхватывая то спортивную площадку, то сооружение с круглой сценой, похожее на открытый кинотеатр, то фонари с круглыми плафонами, то огромную пирамиду. Объекты, которые утром нарисовал Максимка.

Алина взглянула на сына. Он сидел на диване и – о чудо – в кои-то веки читал книжку «Незнайка на Луне». И вид у него был увлеченный.

– Можешь рассказать про свой рисунок?

– А? – он отвлекся от чтения.

– Почему ты нарисовал то, что нарисовал?

– Ну-у… я не знаю.

– Может, тебе все это во сне приснилось?

Он задумался.

– Может, и приснилось. Ма, я правда не знаю.

Алина не стала больше расспрашивать. Откинулась в кресле, покосилась на тетрадку на столе: еще одна загадка? Как же надоели эти чертовы загадки, тем более от них веяло холодом. В голову просочилась неприятная мысль: «А может, пора возвращаться в Москву? Все равно ведь придется рано или поздно».

Впервые она почувствовала себя неуютно в этом доме. Появилась уверенность, что, пока они с сыном здесь живут, страшные сны не прекратятся. И кто знает, возможно, завтра или послезавтра Максимка неосознанно такое отчебучит, что пророческий рисунок и найденный посреди ночи тайник с альбомом покажутся невинными пустяками. Да уж, хватит отмахиваться от очевидного: здесь что-то неладное творится. Можно сколько угодно подгонять ответы на странные загадки, но в конце концов так недолго и свихнуться.

Москва? Дом Лира? Трудно было выбирать, какое из двух зол меньшее. Но Алина решила, что заставит себя хорошенько над этим поразмыслить.

То озноб, то жар – Лир чувствовал себя ужасно. Невыносимо хотелось сахара, но карлики забрали все до последнего кусочка, да еще и в хранилище нагадили.

Кое-как обработал рану на голове, залепил ее пластырем. Но были еще сломанное ребро и онемевшая рука – тут уж он ничего не мог поделать, оставалось только стонать, жалеть себя и мечтать о больничной койке.

В полубреду Лир бродил по комнатам убежища. Иногда ложился на кушетку, но тут же вскакивал. Порой ему мерещилось, что в темных углах кто-то прячется, в такие моменты он кричал, съежившись от страха: «Кто здесь?! Кто здесь?!» Крик вызывал острую боль в боку, и Лир замолкал, судорожно успокаивая себя: «Там никого нет! Померещилось!»