Р. Скотт Бэккер - Нейропат

Крохотный пузырек внутри вдруг раздулся от страха, угрызений совести и жалости к себе. Лежа один на полу, он крепко обхватил себя за плечи и стиснул зубы. Он чувствовал себя макакой, в отчаянии забившейся в угол какой-то большой клетки, наблюдавшей за остальной стаей широко открытыми непонимающими глазами.

«Нейл и Нора…»

Но его дети… С ним были его дети. Они были его тотемом, в них крылось неизъяснимое очарование. Частица его, и в то же время не он — нечто самостоятельное, что как раз и придавало им такое значение. Нечто, ради чего стоило умереть в этой жизни, в мире, где жертвенность сменилась деловой болтовней.

Фрэнки над ним бился и ворочался во сне. Несколько раз Бар ударял хвостом по матрасу. Томас улыбнулся, представив ликующие лица детей, когда они обнаружат его поутру. Здесь. Между ними.

«Па-а-а-а-па!»

Пока они с ним, он никогда не будет один.

Двое стоят на подъездной дорожке, и только один притворяется, что он — человек.

— Моя мать, — говоришь ты.

— А что с ней?

— Просто она всегда говорила, чтобы я не делала такого.

— Люди вроде тебя не верят в таких, как я. Не по эту сторону стекла.

— Тогда я останусь здесь. Правда, никаких проблем.

— А как же кровь? Там везде кровь на тротуаре. Давай, давай заходи, не глупи.

Я улыбаюсь: так ли уж важно говорить тебе, что кровь не моя?

Вместо этого я говорю:

— Какой идиот.

Когда ты поворачиваешься, чтобы проводить меня, мои глаза представляют, что будет дальше. Ты даже придерживаешь дверь — с такой готовностью — кусок мяса.

Как мне описать это?

Я имею в виду, что ненавижу тебя, но на самом деле это не важно. Я думаю о Дамере, [30] Джеффри Дамер — американский серийный убийца-каннибал открывающем холодильник, по порядку расставляющем банки с содой. Для меня больше нет загадки в том, что он чувствовал, что думал, перечисляя свои свежезамороженные трофеи. Я знаю, что он, как и я, видел ужас в лицо. Он видел тебя так же, как вижу тебя я. И какая-то часть его отвращала свой лик от содеянного, сжималась в комок, терзаемая угрызениями совести. Какая-то часть его вопияла: «Что я наделал — что-я-наделал…»

Но, ты видишь, ему просто не важно.

Ты была всем. Корчилась, визжала — получеловек-полуживотное — животное на бойне, кукла. Ты значила для меня все. Вкус слюны, дрожь прикосновения, блеск глаз, горящий взгляд, упершийся в его брюхо. Единственное настоящее, подлинное.

А ему было не важно.

18 августа, 8.39

«Странно, должно быть, узнавать людей так, как это делаете вы…»

Это было первое, что сказала Сэм, когда они съехали с подъездной дорожки Томаса на следующее утро. Она прибыла в разгар кромешного утреннего ада. Фрэнки пребывал в одном из самых убийственных своих настроев — просто отродье, — и его бесконечные «Нет!» звучали по-шекспировски вселенским отрицанием. Создавалось такое впечатление, что его вопли обращены к Всемогущему Господу. Томас отволок плачущего сына к Миа, пока Сэм наблюдала за ними с подъездной дорожки, прислонившись к своему «мустангу».

«Минутку», — крикнул ей вконец выведенный из себя Томас, бросив на Сэм виноватый взгляд.

Рипли, разумеется, вела себя как сущий ангел. Она не Фрэнки, заверила Рипли Сэм, одарив ее солнечной безмятежной улыбкой и вежливо поздоровавшись под вой своего братца. Миа выглянул из своей двери с сеткой; выкидоны Фрэнки не произвели на него никакого впечатления. Он и не пытался скрывать своего интереса к Сэм, едва заметив, как дети прошмыгнули мимо.

— Фрэнки сегодня не с той ноги встал, — сказал Томас, хотя Миа достаточно было и одного взгляда, чтобы все понять. — Ну, совсем не с той. У меня теперь такое чувство, что мне следовало бы подстричь тебе лужайку.

— А у меня такое чувство, что мне следовало бы подстричь твою, — ответил Миа, внимательно оглядывая Сэм, как водитель грузовика, любящий прокатиться с ветерком.

Улыбнувшись, он помахал ей.

— Хм, по-моему, она перепутала адрес, как тебе кажется?

— Я-то все еще временами закладываю за галстук, — рассмеялся Миа. — Надо бы меня расследовать.

Томас улыбнулся и покачал головой.

— Куколка, правда?

Где-то в доме Фрэнки пронзительно кричал на Рипли.

— О нет, только не она. Она — лисичка.

— По-твоему, выходит, я — цыпленок?

Миа проигнорировал его слова, вместо этого крикнув Сэм:

— Держитесь основного потока и выедете прямехонько на восемьдесят седьмое!