Джузеппе Д'Агата - Возвращение тамплиеров

Мы же, мертвые, лежали себе спокойно в наших погребальных камерах. Монахи, которые иногда спускались в крипту принося цветы, заметили, что раны, полученные нами, затянулись, а тела не отмщены печатью тления. Тем самым мы вызвали не только медицинский интерес, но отчасти и религиозное почтение.

16 марта 1314 года — спустя менее чем год после смерти — мы пробудились. Глубокой ночью меченосцы выбрались из локул и пересчитали друг друга при свете крохотной лампадки, горевшей в крипте.

Тридцать два, а не тридцать три. Одного недоставало.

Недоставало меня.

Я слышал говор своих братьев, но не мог даже вздохнуть. Таддео подошел ко мне, попросил подняться, потом приказал и наконец принялся трясти меня. Глаза мои не открывались, но невероятным усилием воли я сумел чуть заметно качнуть головой в знак того, что не могу встать.

Таддео больше не настаивал и удалился вместе с другими. Мертвые могут вволю наблюдать за живыми и даже незаметно находиться рядом и поэтому способны превосходным образом прослеживать ход событий. Рыцари прошли через церковь, направились в спальни к монахам и зверски расправились со спящими — те не издали ни единого крика, ни стона. Они отошли — хорошо помню это впечатление — словно ангелы, принесенные в жертву. Жертвоприношение, ставшее для меченосцев зловещим знамением.

Той же ночью мои братья избавились от трупов. Они не положили их в крипту, а похоронили на кладбище. Пока большинство занималось этим неблагодарным делом, Таддео с несколькими братьями прошел во двор и открыл крышку колодца. Казначей, сев в ведро, опустился на дно и пошарил там. Вода стояла совсем невысоко, и он быстро убедился, что от мешков с сокровищами не осталось и следа. Когда казначей дернул за веревку, чтобы его подняли наверх, на все аббатство прогремел оглушительный хохот.

Тридцать два рыцаря переоделись в одежды монахов-госпитальеров, и Таддео прикинулся отцом Вольфгангом. И действительно, от меченосцев осталось одно воспоминание и, может быть, слабая признательность в глубине чьего-то сердца. Больше ничего.

Наутро крестьяне притворились, будто не заметили перемен. Братья запели торжественный Те deum.

Я знал, что в этот миг в Париже мой великий учитель Жак де Моле твердой поступью восходил на костер, пожиравший еретиков.

Еще некоторое время я оставался мертвым, лежа в погребальной камере. Мои братья и те, кто их сменил, забыли про меня. Но черный монах обо мне не забыл. И в самом деле однажды он явился в крипту и разбудил меня:

— Я же сказал, что караю тебя не навечно.

— Сколько длилась моя смерть?

Он оскалился своей страшной улыбкой:

— Недолго. Выйдешь отсюда, сам узнаешь.

— Отпускаешь, потому что думаешь, будто я послужу тебе.

— Именно так. Хочу, чтобы ты послужил мне как ловкий вор.

— На твоем месте я не стал бы мне доверять.

— Что, посмеешь еще раз обворовать меня?

— Возможно.

— Вор, и к тому же бесстыжий, — сказал он, хрипло рассмеявшись. — Посмотрим. Ужасно люблю бросать вызов.

— Я тоже. Когда снова сыграем в Таро?

— Как в Париже? А знаешь, ведь был момент, когда ты почти что выиграл! Но потом проиграл. — Он насмешливо хохотнул. Красные глаза полыхнули. — Сыграем. Когда будет время и желание, а у тебя появится что проиграть.

— А если верх одержу я?

— И не надейся. Даже не мечтай.

— Да, но если все-таки выиграю я?

Он долго смотрел на меня.

— Тем хуже для тебя. Получишь свободу, но она будет тебе не нужна. Однажды познав вкус победы, ты снова захочешь играть, чтобы снова выиграть. Чтобы выигрывать все больше и больше. И опять проиграешь, и снова должен будешь воровать. И так без конца. Эта пытка мне хорошо знакома: чем больше золота удается забрать, тем больше я его жажду.

Он исчез. Запах серы, ощущаемый мною, служил доказательством того, что я вернулся в мир живых.

Шел 1864 год.

Последняя строка рукописи оканчивалась на середине страницы. Глаза Джакомо покраснели от волнения, но ум его, поначалу смятенный, теперь, казалось, обрел спокойствие, чистое и светлое.

Молодой человек считал вполне правдоподобным, даже логичным все, что узнал. Более того, он испытывал глубокую благодарность за оказанное ему доверие. Теперь он чувствовал, что связующие его с Гельмутом узы еще более упрочились: в чем-то они сделались соучастниками.

Джакомо посмотрел в окно — еще не рассвело. Но при этом он заметил, как за стеклом возникают какие-то лица, постепенно приобретавшие зримый облик: его мать, Анна и Бетти.