Виктор Каннинг - Дерево дракона

Джон Ричмонд прошел через двор, направляясь к ступенькам, ведущим на галерею. Дважды в сутки – утром и днем – он приходил сюда перемолвиться парой слов с часовым и спросить арестантов, не нужно ли им чего-нибудь. Он всегда был неизменно вежлив и корректен, и перед тем как ступить на лестницу, словно оставлял позади часть себя.

Поднявшись на галерею, Джон поздоровался с нею. Она повернулась ему навстречу и, легким движением потерев руки друг о дружку, стряхнула крупицы мха, прилипшие к ее ладоням.

– «Данун» ушел, – заметила она.

– Да, ушел.

– И теперь вы остались в одиночестве, хозяин Моры. – Она произнесла эти слова легко и весело и, прежде чем он успел ответить, продолжала:

– Я видела, как он скрылся за мысом.

Всегда грустно смотреть, как уплывает корабль. Хотя, признаться, к «Дануну» я не испытываю особых чувств.

– Будь я на вашем месте, я бы тоже не испытывал, – сказал Джон.

Она рассмеялась:

– Неужели вы можете представить себя на моем месте, в роли пленницы? Это, должно быть, совершенно новое ощущение для вас.

– Постараюсь сделать все от меня зависящее, чтобы сделать ваше пребывание здесь как можно более…

Она подняла руку, прервав его:

– Ой нет, ради бога… Не начинайте снова говорить как надсмотрщик. Только что там внизу вы смеялись и были так естественны. Побудьте таким еще немножко. Я вижу, вы удивлены?

Сейчас она не могла бы объяснить даже самой себе, откуда у нее взялось это игривое настроение. Может быть, это всего лишь реакция на последние события, на тяжесть политических перипетий, коснувшихся лично ее? Должно быть, подсознательно ей захотелось хоть что-нибудь изменить.

– Да, удивлен, – признался Джон. – Я думал, что для вас я всего лишь надсмотрщик.

Она кивнула, вспомнив день прибытия в Форт-Себастьян.

– Да, я не сдержалась тогда и прошу извинить меня. – Потом, улыбнувшись, словно желая забыть об этом, спросила:

– А что смешного сказал вам повар?

Джон усмехнулся:

– Не скажу. Это не для женских ушей.

Она покачала головой:

– Вряд ли это могло бы оскорбить мой слух. До замужества я работала продавщицей и приходилось слышать всякое.

Она замолчала. Слово «замужество» мысленно вернуло ее в прежние времена, и по ее задумчивому взгляду Джон понял, что она сейчас витает где-то далеко. На мрачном фоне серого камня ее залитая солнцем фигурка в зеленой юбке и белой блузке выделялась ярким пятном, золотые браслеты мелодично позвякивали на ее запястьях, когда она выставила вперед руки, чтобы облокотиться о парапет. Она казалась выше ростом благодаря гордой осанке и стройной грациозности тела. Такая женщина, подумал Джон, могла бы смотреться где угодно…, и на танцевальной вечеринке, и на самых изысканных приемах… Но только не в гуще этих киренийских интриг. Она влипла в эту историю благодаря Шебиру, и Джон с трудом представлял себе, что она могла на самом деле любить Кирению… Женщины, попавшие в политику, выглядят совсем иначе… Они всегда или очень тощие, или, напротив, растолстевшие…

Усталость и гнев, казалось, улетучились, теперь она была молода, свежа и…, так привлекательна, что ни один мужчина не смог бы устоять перед нею. – Если бы она сейчас стояла вот так, как теперь, облокотившись о перила открытой площадки какого-нибудь отеля в Каннах, ни один мужчина не смог бы пройти мимо…

– Скажите, – проговорила она, прервав его мысли, – вы хорошо знали Хадида в Оксфорде?

– Не очень. Мы были в одной команде по регби, а однажды вместе провели уик-энд в Уэльсе. Мы учились в разных группах и редко виделись.

– А как вы находите, он сильно изменился с тех пор? Нет, ну конечно же изменился.

– Это было очень давно, с тех пор много чего произошло.

Мэрион кивнула:

– В те времена Хадид был совсем другой… Подвижный, веселый, даже немножечко чокнутый. А сейчас он весь погружен в мысли о Кирении. – Она сделала порывистый жест рукой, словно желая отмахнуться от нахлынувших воспоминаний и, как показалось Джону, перейти к более приятной теме. – В Оксфорде его любили?

– О да, очень. Хотя, по правде говоря, он вел несколько иную жизнь, нежели я. Более подвижную и насыщенную и более дорогую. Я мало виделся с ним.

Она резко выпрямилась.

– Сейчас я вижу эту перемену, а раньше не замечала. – В голосе ее снова послышалась твердость, и от легкого, дружелюбного создания, стоявшего перед ним всего минуту назад, не осталось и следа. – Это было ужасно. Он всегда любил англичан, а потом возненавидел их. Он разрывался на части, любовь и ненависть жили в нем одновременно. Но долго так продолжаться не могло, ему пришлось выбирать. И он сделал свой выбор.