Деон Мейер - Тринадцать часов

— Гос-споди!

Деккер снова замахнулся, но Гриссел перехватил его руку.

— Франсман!

Деккер отчаянно вырывался.

— Тебя никто не отстраняет!

Цветной детектив замер, вращая глазами. Грисселу пришлось буквально повиснуть у него на плече. Сильный, чертяка!

— Мой сын в этом году заканчивает школу, — сказал Гриссел. — И он всегда говорит мне: «Папа, остынь!» По-моему, Франсман, тебе сейчас тоже не помешает остыть.

У Деккера заходили желваки на скулах. Он выдернул руку из хватки Гриссела и злобно посмотрел на дверь.

— Франсман, ты заводишься из-за всякой ерунды. Зачем? Тебе от этого легче?

— Тебе не понять!

— А ты попробуй объяснить.

— Тебе не понять, потому что ты белый.

— Ну и что это должно означать?

— То, что ты не цветной. — Деккер злобно ткнул в Гриссела пальцем.

— Франсман, мать твою, я понятия не имею…

— Помнишь, Бенни, совещание у комиссара неделю назад? Скажи, сколько на нем было цветных?

— Ты был единственный.

— Вот именно. Сейчас везде проталкивают черных! Вот и сейчас нам навязали Калени. Чернокожее большинство! Они везде… А мне надоело быть попкой! Думаешь, не знаю, почему я сюда попал? Нужно было заполнить их долбаную квоту! Ты не обратил внимания, как комиссар вел себя на том совещании? Он смотрел только на проклятых коса, а меня как будто не замечал. Восемь процентов цветных! Всего восемь процентов, мать их так и растак! Вот сколько нас им требуется. Кто это решил? И почему? Знаешь, скольких цветных выгнали из полиции? Тысячи! Я точно говорю. Ты недостаточно черный, братец, извини, но ты уволен. Можешь стать инкассатором, водить долбаный фургон с деньгами. Но я на это не пойду, Бенни, я никуда не уйду! — От возбуждения Франсман Деккер перешел на диалект своего детства: — Вот жизнь проклятая! Говорил я мамаше: стану, мол, полицейским. Она последнюю рубаху продала, чтобы я сдал выпускные экзамены и поступил в полицию, а не для того, чтобы я водил фургон с деньгами…

Деккер вытер губы.

— Франсман, я тебя понимаю, — сказал Гриссел, — но…

— Ах вот как — понимаешь меня, значит? Можно подумать, тебя всю жизнь притесняли и выталкивали отовсюду! Конечно, теперь вам, белым, кажется, будто вы нас понимаете, — ведь теперь вы стали меньшинством! Да только вот что я тебе скажу: ни хрена вы не понимаете! Раньше вы были хозяевами, теперь вас притесняют. «Обратная дискриминация». Ну а мы, цветные, всегда были неугодными. При старой власти мы считались недостаточно белыми, сейчас — недостаточно черными. Для нас ничего не изменилось, мы ведь не белые и не черные, мы где-то посередине! Пусть эта долбаная христианка тебе морочит голову, мол, не желает беседовать с мужчиной. Я-то вижу ее насквозь, как и всех вас, белых!

— А меня ты тоже видишь насквозь, Франсман? — Гриссел понемногу тоже закипал.

Деккер ничего не ответил; он отвернулся, тяжело дыша.

Гриссел обошел его кругом, чтобы говорить, глядя ему в лицо.

— Да, правду говорят, ты очень самолюбив. А теперь меня послушай. Я просрал свою карьеру, потому что не умел держать себя в руках и опустился. Вот почему сейчас я стою здесь, перед тобой. У меня не было другого выбора. Хочешь повторить мой путь, Франсман? Тебе хочется и в сорок четыре года быть инспектором, и чтобы в твоем послужном списке написали «наставник», потому что начальство не знает, куда тебя на хрен приткнуть? А теперь представь, что я при этом чувствую! Тебя оглядывают с ног до головы и думают: уже седой, но все еще паршивый инспектор… Наверное, тупой, как бревно, или крупно проштрафился… Хочешь, чтобы так же думали про тебя? А может, мечтаешь перекладывать бумажки в отделе расовой статистики? Ах, ты хочешь стать настоящим сыщиком? Тогда хватит ныть! Веди дело, раскрой его и наплюй на то, что и как говорят и почему Джон Африка распорядился приставить к тебе помощницу. У тебя тоже есть права, как и у Мелинды Гейсер. Кроме того, закон на твоей стороне. Так пользуйся своими преимуществами! В любом случае можешь делать что хочешь, ничего не изменится. Я, Франсман, служу в полиции уже двадцать один год и точно знаю: нас никто не любит. Ни граждане, ни журналисты, ни начальство, ни политики. И дело не в цвете твоей кожи. Белый ты, черный или коричневый, к тебе относятся одинаково плохо. До тех пор, пока им самим не придется туго. Тогда тебя дергают из дома посреди ночи: «Мне кажется, ко мне в дом забрался грабитель!» Добропорядочные граждане, мать их… Ты ловишь грабителя, и на тебя смотрят как на героя. Но на следующий день ты снова никто. Задай себе вопрос: ты можешь снести такое отношение? И подумай хорошенько. Если не можешь, тогда бросай все, уходи, найди другую работу. Или смирись, Франсман, потому что это никогда не кончится.