Деон Мейер - Смерть на рассвете

Все они любят огонь. Пламя.

Ван Герден вытащил блокнот.

«Проверить по базе: преступления, совершенные с помощью паяльной лампы».

Он закрыл блокнот и вместе с ручкой сунул в нагрудный карман.

— Вы должны научиться влезать в шкуру не только преступника, но и жертвы, — учили его в Куантико.

Попробовать влезть в шкуру Смита! Изучить жертву по следам на месте преступления, результатам вскрытия и отчетам судмедэкспертов. Смит один дома, все у него как всегда. Звонок в дверь. Была ли входная дверь заперта, всегда ли Смит запирал ее? Скорее всего, да; наверное, такая привычка выработалась у него за последние пятнадцать лет. А может быть, дверь была открыта и убийца с винтовкой, паяльной лампой, проволокой и ножницами сразу вошел в дом? Нет, не получается. Одному человеку не под силу унести столько всего за раз. Разве что преступник попросил:

— Подержи-ка дверь, Йоханнес Якобус! Я еще не все орудия пыток вынул из багажника.

Их было двое?

Или один. С рюкзаком и винтовкой М-16.

Смит вздрагивает от неожиданности и страха. Он узнал вошедшего… Надо же — нашел его после стольких лет успешной игры в прятки! Смит испуган, в кровь поступает адреналин. Но он не вооружен. Пятится от порога.

— Чего ты хочешь?

— Да так, Йоханнес Якобус, ничего особенного. Вот, пришел за вещичками, которые ты у меня подтибрил. Где они, приятель?

Согласно отчету отдела судебно-медицинской экспертизы, характер ранений не указывал на то, что между жертвой и преступником завязалась драка, борьба. Смит не оказал сопротивления. Был кротким, как агнец, которого повели на заклание.

— Садись, Смит. Не хочешь говорить, где мое барахлишко? Сейчас посмотрим, долго ли ты продержишься.

Почему Смит не оказал сопротивления? Знал ли он, что ничего не получится, потому что нападавших было двое? Или он просто слишком перепугался? Его усадили на кухонный стул, привязали.

С винтовкой М-16? Как один человек может одновременно приставить ствол винтовки к голове человека и привязывать его к стулу? Да еще кусачки, которые у него в другой руке… Значит, «гостей» у Смита было по крайней мере двое.

— Ну-ка, говори, Смити, где вещички?

— Да пошли вы знаете куда!

— Ах так! Приятно, когда тебе идут навстречу. Ну-ка, включай паяльную лампу да прижги его хорошенько!

Его пытали. Жгли мошонку, грудь, живот, руки. Должно быть, Смит испытывал нечеловеческую боль. Почему он не выдал комбинацию замка сразу? Дела у него шли неплохо, в деньгах он не нуждался. Как не нуждался и в алмазах, наркотиках или оружии для лишнего заработка. Почему он просто не сказал: «Ваши вещички в сейфе, вот комбинация, забирайте, а меня оставьте в покое?»

Причина первая: в сейфе было что-то еще. Не обладающее денежной ценностью. Что-то другое. Причина вторая: Смит прекрасно понимал, что ему конец, как только они найдут то, за чем пришли.

Ван Герден вздохнул.

— На кой хрен влезать в шкуру жертвы? Разве что вляпаешься в кровь, оставленную после убийства. — Так рассуждал Нагел. — Влезть в шкуру подозреваемого — другое дело. Это важно.

Ван Герден посмотрел перед собой, на улицу, обсаженную высокими деревьями, но ничего не увидел. Не увидел он и туч, ползущих на город от Столовой горы.

Нагел! Он протягивает костлявую, жилистую руку из могилы. Нагел достаточно долго покоился в земле. Нагел возвращается.

Ван Герден не знал, как совладать с подступившим ужасом.

Он вылез из машины.

Пора поработать ногами.

Хрустальный день, подумала она. Отдельные солнечные дни между холодными фронтами. Прозрачные, как стекло, безветренные. Красивые и хрупкие. Сверкающие драгоценности на темном платье зимы.

Хоуп Бенеке бежала трусцой у кромки воды, по пляжу Блауберг, чуть ежась от нескромных взглядов проезжавших мотоциклистов. Что ж, приходится платить за потрясающе красивый вид на океан и на гору, огромную массу камня со странными, известными на весь мир очертаниями, которая охраняет бухту. Столовая гора — как часовой, символ спокойствия, постоянства, умиротворения, смирения. Есть вещи, которые всегда остаются неизменными. Даже если она сама меняется.

Хоуп не сбавляла темпа, радуясь своей прекрасной физической форме. Ее дыхание было ровным и глубоким, по ногам разливалось блаженное тепло. Она не всегда была в такой форме, не всегда была стройной. На последнем курсе университета и в первые годы работы она стыдилась своих ног, ей не нравились очертания ее ягодиц, она плохо смотрелась в джинсах — результат питания в столовой университетского городка в сочетании с долгими часами занятий в библиотеке и собственной заниженной самооценкой.