Деон Мейер - Смерть на рассвете

Впервые я поцеловал Марну на вечеринке у одного из наших одноклассников в Стилфонтейне. Мы танцевали медленный танец, вернее, мы почти не двигались, только раскачивались, стоя на месте. Медленный танец был своего рода прелюдией, которую мой друг Гюнтер Краузе неромантично называл «вихляние». Помню запах ее духов, помню, какими мягкими были ее губы. Помню, как закружилась у меня голова, когда я ощутил у себя во рту ее язык — предвкушение скрытого и божественного продолжения.

Мы обнимались и целовались с необузданным воодушевлением и преданностью первооткрывателей — на пороге у ее двери, у нашей калитки, на вечеринках, а иногда, когда представлялся случай, в гостиной моей матери или ее родителей. Шли недели, месяцы. Постепенно мы продвигались вперед. В ноябре я в виде эксперимента положил руку ей на грудь; я отчаянно боялся, что она будет против. В каникулы между Рождеством и Новым годом, когда родственники уехали на пикник, я расстегнул на ней блузку, впервые поцеловал ее грудь и увидел набухшие соски. В феврале я неловко и неумело проник пальцем в священный Грааль; нас обоих била дрожь от величия нашего поступка, нашей отчаянной смелости и охватившего нас удовольствия.

Через две недели я сказал Марне, что моя мать уезжает в Преторию послушать оперу. И я останусь дома один. Марна ответила не сразу; она долго мерила меня испытующим взглядом.

— По-твоему, нам стоит это сделать?

— Да, — ответил я, чувствуя, как меня охватывает жар.

— По-моему, тоже.

В следующие несколько дней я поставил рекорд по мастурбации. Предвкушение последующего блаженства овладело всем моим существом. Мысленно я снова и снова прокручивал в голове Великий Миг, и в мечтах все проходило идеально. Ни о чем другом я просто не мог думать. Я нетерпеливо отсчитывал дни, а потом часы до того времени, когда попрощаюсь с матерью у ворот и напоследок солгу, что «буду хорошо себя вести».

Марна опоздала; пока я ждал ее, мне казалось, что я схожу с ума. Она была немного бледная.

— Нам вовсе не обязательно это делать, — лицемерно заявил я.

— Нет, ничего. Просто я немножко боюсь.

— Я тоже, — солгал я в последний раз за тот вечер.

Мы выпили кофе, вяло поболтали о школьных друзьях и уроках. Наконец я нежно обнял ее и медленно начал целовать. Прошел целый час, а может, и больше, прежде чем она расслабилась и из испуганной девочки превратилась в мою теплую и приветливую Марну. Ее дыхание участилось, я понял, что она готова. Я отчетливо слышал биение ее сердца.

Я осторожно и медленно снял с нее одежду. Наконец она легла на огромный диван в нашей гостиной — красивая, бледная, готовая к великому событию. И вот я раздел ее; пора было раздеваться самому. Я вскочил, кое-как скинул с себя одежду, посмотрел на нее, и оказалось, что долгое ожидание и мои необузданные фантазии сильнее меня. На меня накатил жар, и я эффектно закончил на ковер в гостиной моей матери.

Он подошел к парадной двери. На немного обветшалой деревянной вывеске, прибитой к стене, было написано: «Классическая мебель из Дурбанвиля». Под вывеской, на стальной решетке, висел колокольчик. Под ним была табличка: «Пожалуйста, звоните». Он нажал, услышал звон — негромкий, почти веселый: «динь-дон», потом шаги по деревянному полу. Вилна ван Ас открыла дверь.

— Мистер ван Ренсбург! — сказала она, ничуть не удивившись.

— Ван Герден, — поправил он.

— Извините. — Она отперла решетку. — Обычно я хорошо запоминаю фамилии. Входите.

Она шла впереди по коридору. Слева и справа находились комнаты с мебелью — деревянной, элегантной. Столы, буфеты, конторки. Кабинет помещался в самой маленькой комнатке. Письменный стол не был антикварным, но деревянные стулья блестели. Все было до боли чистым и аккуратным.

— Садитесь, пожалуйста.

— Я зашел только спросить, у вас ли удостоверение личности Смита… то есть мистера Смита.

— Да, — кивнула Вилна ван Ас и открыла меламиновый шкаф за дверью.

Ван Герден достал блокнот и пролистал его до той страницы, на которой записал номер удостоверения.

Она вытащила из ящика картонную коробку и поставила на столешницу. Сняла с коробки крышку, положила рядом. Все ее движения были точными и экономными. На ван Гердена хозяйка не смотрела, избегала глазного контакта. Он подумал: все потому, что он знает. Потому что она вынуждена делиться с ним своими тайнами. Вот почему она никак не могла запомнить его фамилию. Своего рода защитный механизм.