Режи Дескотт - Корпус 38

Алиби Лорэна Ковака не подтвердилось. Он хотел заставить ее поверить в виновность Данте, чтобы вывести из равновесия. Ковак в предварительном заключении, ждет судебного процесса, который обещает наделать много шума.

Но доказанная невиновность ее экс-пациента не изменила его положения: по последним сведениям, он застрял в ОТБ, где после ее ухода вслед за Элионом теперь командует Манжин, удовлетворивший наконец свои амбиции.

Эмма накрыла на стол. Сюзанна не откупоривала вино — Стейнер сказал, что он это берет на себя. На камине ее взгляд задерживается на бильбоке из слоновой кости и большом амазонском насекомом — Ольгины подарки на новоселье. Тот факт, что насекомое происходит с Амазонки и напоминает Сюзанне про змея, объясняется чувством юмора Ольги Энгельгардт.

Новая квартира в три раза меньше, чем квартира в парке Монсо. Понадобился небольшой ремонт, полировка паркета… Мебель разных стилей, посреди гостиной — потертый ковер, но Сюзанне здесь хорошо.

Она не в силах избавиться от угрызений совести, которые накатывают порой, когда, задумываясь о собственной свободе и вновь обретенном счастье, она вспоминает обстоятельства, при которых был убит Жильбер, и думает, что, быть может, была в состоянии это предвидеть и предотвратить.

Доктор Элион ушел — в ссутуленных плечах и неуверенной улыбке, прячущейся под бородой, читается пустота, в лице — паника никчемного человека, недавно ставшего пенсионером.

Девочки поднялись к себе; их комнаты в башне, угнездившейся на крыше дома. Спальня Сюзанны — в мезонине над гостиной.

Стейнер сидит в кресле, обтянутом темно-коричневой кожей, Сюзанна — на угловом диване, покрытом потертым велюром. Их разделяет низкий столик — хромированная сталь, стеклянная столешница. Одно из высоких окон этого бывшего художнического ателье открыто, и вечерний воздух освежает комнату.

— Нет ли у вас, случайно, бурбона? — спрашивает комиссар после паузы.

— Я о вас не забыла. Справа от камина.

Он поднимается и наполняет стакан.

— Вам налить? — спрашивает он, протягивая ей бутылку.

— Я достаточно выпила, спасибо.

— Здесь хорошо, — говорит он, вновь усаживаясь. — Как дочери? Суда по сегодняшнему вечеру, не так уж плохо.

Она улыбается:

— Ситуация остается неустойчивой.

Он поднимает свой стакан.

Ветер колышет льняную занавеску цвета сливы. Оба не говорят ни слова. Сюзанна хочет включить музыку, но ей лень подняться.

— Вы очень молчаливы. Чем-то расстроены?

— Моя мать умерла. — Он сказал это, не глядя на нее. Стакан в руке — точно плюшевая игрушка в руках ребенка, которая служит ему утешением. — Я похоронил ее вчера.

— Но… Вы мне об этом говорите только сейчас?

— Не хотел портить вечер.

— …

— Думаю завести собаку. Или попугая. Попугай живет долго. Некоторые жако способны вполне сносно поддерживать разговор. Интересно, восприимчивы ли они к поэзии. Как думаете?

— Предпочитаю не думать, — смеется она.

— Сюзанна?.. У меня плохая новость.

— Я вас слушаю.

Мгновение он колеблется, и она боится худшего.

— Выяснилась личность Памелы. Некая Долорес Пинто. Двадцать два года. Жила в комнате для прислуги на улице Бассано. В нескольких сотнях метров от стройки, где работал Данте. Ее исчезновение никого не обеспокоило, поскольку думали, что она в Португалии.

— И что? — спрашивает она, бледнея.

— В ее комнате…

— Да? Продолжайте, я не сахарная.

— Найдены отпечатки пальцев Данте.

— Черт возьми… — говорит она, покоряясь тому, что на нее обрушивается.

«Рено» выруливает из Порт-Итали. Машина едет по шоссе номер 7 в Вилльеф. Стейнер за рулем, Сюзанна рядом, ее глаза устремлены вперед. Мрачный взгляд вбирает асфальт и встречные машины. Они молчат с самого отъезда с набережной Орфевр. Радио что-то бормочет, заполняя тишину.

— Вы думаете, старик Данте-Леган соврал?

— Возможно. Но меня это удивляет.

— А другие свидетели в Одьерне?

— Достаточно разницы в несколько часов. Разве он не мог приехать туда сразу после аквариума?.. Мы ведь тоже поверили в его алиби.

Она ничего не отвечает.

— Вы верили ему до конца, да?

— Да… В итоге, наверное, да, — повторяет она после паузы. — Все так хорошо увязывалось. И меня это устраивало. Я думаю, если бы не верила, давно признала бы поражение.

— И Лорэн Ковак был бы на свободе.

Он берет ее ладонь, прижимает к ее колену. Она высвобождает руку, чтобы прибавить громкость.

— Послушайте.