Филипп Марголин - Исчезла, но не забыта

В доме, построенном в старинном георгианском стиле, имелся кабинет-бар. Колби добрался до него и налил себе немного бурбона. Часы, доставшиеся еще от деда, по-прежнему отмеряли часы и секунды, неумолимо приближая долгожданное событие.

Колби поставил бокал на каминную полку и взял черно-белую фотографию в рамочке, которую сделали как раз в тот день, когда его отец посетил с каким-то делом в Верховный суд страны. Говард Колби, выдающийся адвокат в одной из престижных юридических фирм Уолт-стрит, умер за своим рабочим столом два месяца спустя после того, как был сделан этот снимок. Сам же Раймонд Колби был, может быть, лучшим студентом в Гарварде, заместителем Мерлин Стил, губернатором штата Нью-Йорк, а затем и сенатором Соединенных Штатов, но, несмотря ни на что, его невидимая связь с отцом не ослабевала. Раймонд так и видел себя маленьким мальчиком десяти лет, которого огромный мужчина, каковым казался тогда отец, впервые взял с собой в суд и провел вверх по мраморным ступеням.

И этих ступеней было ровно пятьдесят три. Раймонд сосчитал их, когда поднимался вверх, руку мальчика в это время крепко сжимал отец. Когда же они достигли огромных колонн, отец специально остановился, чтобы показать сыну надпись, высеченную на белоснежном мраморе прямо над головой: «Перед законом все равны».

— Здесь-то и вершится справедливость, Раймонд. Это высшая и последняя инстанция.

Массивные дубовые двери охраняли вход в судебный зал. Здесь, за скамьями из красного дерева возвышались девять кресел с высокими спинками, выполненные в разных стилях. Судьи заполнили свои места, и его отец встал. Когда Говард Колби обратился к суду. Раймонд был искренне удивлен, услышав уважительные интонации в голосе своего кумира, человека, который сам привык к уважению и даже подобострастию от других. Эти люди в черном с бесстрастными лицами, эти мудрейшие из мудрейших смогли возвыситься даже над Говардом Колби, заставив искренне уважать себя. В поезде по дороге домой Раймонд поклялся себе, что когда-нибудь он тоже окажется среди избранных. И вот завтра сам президент собирался помочь исполнить его давнюю мечту, объявив новую кандидатуру на пресс-конференции.

На самом-то деле ожидания начались еще в пятницу, когда до Колби дошла информация, полученная из Белого дома, о том, что президент собирается выбрать претендента на освободившуюся должность из двух кандидатур: кто-либо из сенаторов или Альфред Густафсон из Пятого окружного апелляционного суда. Однако сегодня днем, во время встречи в Овальном кабинете, президент дал понять, что его, Колби, принадлежность к сенату и явилась решающим фактором в сложном выборе. После провала Мейбл Хатчингс, первой кандидатуры президента, ему теперь хотелось быть абсолютно уверенным в успехе. Сенат никак не мог забаллотировать кандидатуру, выдвинутую из его же рядов, особенно когда речь шла о таком человеке, как Колби. И теперь оставалось только спокойно ожидать представления кандидатуры, которое должно было состояться на ближайшей пресс-конференции.

Колби поставил фотографию на место и вновь взял бокал с бурбоном. Не только волнение по поводу предстоящего события не давало ему уснуть. Дело в том, что Раймонд был действительно честным человеком и, когда он говорил президенту, что в его прошлом не было ни одного скандала, это была сущая правда. Но тем не менее в прошлом все равно оставалось нечто. И об этом знали лишь несколько человек, на молчание которых вполне можно было рассчитывать. Но данное обстоятельство все равно продолжало вызывать некоторое волнение.

Колби отпил еще немного бурбона, пристально вглядываясь в огни большого города. Однако выпитое не прошло для сенатора бесследно: огни стали потихоньку размываться, и сон постепенно вступал в свои права. Что-либо изменить уже все равно нельзя, и теперь следовало лишь принять брошенный судьбой жребий. Прошлое всегда останется прошлым, сколько ни думай о нем, а шанс всплыть тайному на поверхность слишком мал. Поэтому не прошло и часа, как сенатор вновь вернулся в свою постель и преспокойно заснул.

Самым ужасным было то, что после всех интрижек, отпетого вранья про прелести холостяцкой жизни в обычной маленькой квартирке, где Алан Пейдж жил еще будучи студентом, он продолжал любить Тину. Если мысли не были заняты работой, то они, словно под влиянием волшебства или магии, неизбежно возвращались к ней, Тине. Походы в кино, чтение книг и даже беспорядочные связи с другими женщинами никак не могли помочь делу. Все случайные подруги казались скучными и не шли ни в какое сравнение с бывшей женой. Поэтому Алан решил вообще отказаться от любовных связей и уже несколько месяцев жил, как монах.