Александр Каменецкий - Последний пророк

— Это… вы?

Улыбается, протягивает руку:

— Как видите.

Еще не соображая ничего, жму его ладонь. Пальцы ухватывают кусок пустоты, бессознательно привычный объем плоти заполнен не до конца. До меня доходит: не хватает мизинца. Вторая рука Жан-Эдерна выплывает из-за спины, держа за горлышко пузатую бутылку темного стекла.

— Рад видеть вас живым и невредимым, — растроганно произносит он и вдруг стискивает меня обеими своими руками до хруста в костях, прижимается небритой и подозрительно влажной щекой. Отпускает не сразу. — Коньяку?

Киваю, сажусь, все еще не в состоянии соединить в сознании золотое шитье мундира, погоны и такое знакомое лицо. Постаревшее лет на… Он проворно разливает коньяк в пластмассовые стаканчики: — За вас, мон ами.

— И за вас.

Молчим, смотрим друг на друга. Только теперь я понимаю, чего так недоставало раньше Жан-Эдерну, что меня так беспокоило в этом курортно-загорелом старике, одетом в джинсовые шорты и пижонски старомодную рубаху баттон-даун. Отсутствие формы. Не выдерживаю:

— Что означает этот маскарад?

— Так я выгляжу на самом деле, — кривится в невеселой улыбке и снова льет коньяк. Помногу. — Выпьем еще?

— Только после того, как вы…

— Перестаньте, прошу вас. — Жан-Эдерн накрывает мою ладонь своей, беспалой. Покрасневшие его глаза умной старой собаки понемногу затягивает влага. — Могли бы сами догадаться…

— О чем?

— Я работаю на правительство. Уже много лет.

— Янки?

— Французы. Давайте выпьем.

Вливаем в себя содержимое пластиковых стаканов. Только теперь замечаю, что на бутылке стоит: «Martell».

— Значит, французы?

— Oui.

— И вы можете рассказать мне всю правду?

Долго молчит, морщит лоб, затем выуживает из кармана такую знакомую мне пеньковую трубку. Щелкаю зажигалкой:

— Впрочем, я не настаиваю…

— Нет уж… Вы имеете право знать. — Знакомый, знакомый ароматный дым слоится, плывет в воздухе. — Я виноват в том, что случилось… и с вами тоже. И сейчас… не удивляйтесь, пришел просить у вас прощения.

— Виноваты?

Снимает форменную, с золотой кокардой фуражку, кладет на стол. Лысина взмокла. Сопит, тяжело дышит, грызет черенок трубки.

— Мне стоило большого труда добиться нашей встречи. Времени мало. Пообещайте, что выслушаете все, и покончим с этим…

С готовностью:

— Обещаю.

— Я убил Мохаммеда Курбана.

Некоторое время пытаюсь совладать со своим ртом, с голосом.

— Вы?! Это сделали вы? — Да.

— По своей собственной воле? Холодная улыбка сквозь дым, злая:

— Вам знакомо это слово — АНБ? Агентство национальной безопасности, Форт-Мид, Мэриленд… Со мной говорил лично генерал Майкл Хайден. Я был единственным агентом, который мог эффективно осуществить операцию…

— Курбан… Ваш самый близкий друг, даже родственник?.. Ведь вы рассказывали…

— Он был опасен. В последние годы Мохаммед стал теневым банкиром Всемирного исламского фронта. Инвестиции в отели, Шармуда — он отмывал громадные суммы. Почти все наркодоллары исламской Африки шли через его руки…

— А этот шейх, любитель живописи? — еще не веря до конца сказанному, перебил я. — А дворец в пустыне?..

— Мелкий клерк, подставное лицо. Мохаммед мог легко стать президентом страны. И у него был козырь, о котором не знал никто.

— Козырь?

— Нефть. Эти два француза, которых он якобы приглашал изучать древнеримскую ирригацию, — они искали для него нефть в пустыне. Искали — и нашли. Мохаммед уже почти купил сотни безводных и бесплодных гектаров никому не нужной земли, чтобы обеспечить Абу Абдалле самый надежный в мире источник доходов. Мы не могли этого допустить…

— «Мы»?

Жан-Эдерн плеснул себе коньяку. Уже был довольно пьян, руки дрожали, губы дрожали:

— Я офицер, мон ами. Офицеры исполняют свой долг. Всю жизнь я тщетно утешал себя этой максимой. Мы провели операцию безупречно. О ней знаем только я, генерал Хайден и вы. Остальные давно уже в аду… К сожалению, ситуация вышла из-под контроля. Юсуф оказался слишком… — Жан-Эдерн пожевал губами, подбирая слово, — слишком прытким. Но я офицер, а офицеры исполняют свой долг. Я никогда не чувствовал за собой никакой вины… даже тогда, в Камбодже, когда пристрелил несчастного монаха, который поставил на ноги Пьера Бодлера. Монах мог выдать нас партизанам. Но теперь… так глупо… в зиндане я взглянул в глаза этой малышке, Marie, вашей дочери, и со мной что-то случилось… Боже, как глупо… чистые, невинные глаза… глаза убийцы. Так смотрит палач, который выносит приговор… палач с нимбом над головой. Мне страшно… я боюсь ада. Вы мне не верите, да? — Он всхлипнул, беспомощно шмыгнул носом.