Говард Фаст - Филлис

— Клэнси, я и Бингам — люди разумные, мы по натуре люди разумные. И от вас хотим, чтобы вы вели себя разумно.

Я кивал в знак согласия и демонстрировал готовность быть разумным.

Тут вступал Бингам:

— Тогда, Клэнси, начнем с главного.

Может быть, одной из причин, по которой Камедей избрал меня на роль преподавателя, было то, что я отличался точностью языковых конструкций. Были выражения, которых я намеренно избегал. Не знаю, почему я их терпеть не мог, но, например, предпочел бы, чтобы меня медленно убивали, но никогда бы не употребил выражения «начать с главного». Поэтому я задавал вопрос Бингаму:

— Что вы имеете в виду, говоря «Начнем с главного»?

— Главное, Клэнси.

Тут вступал Старк:

— Не заводитесь, Клэнси, не заводитесь.

— Значит, начнем с главного, вот и все, что я имею в виду, Клэнси, начнем с главного.

Тогда я говорил:

— Никакой бомбы нет. Коротко и ясно. Четко и понятно. Бомбы никогда не было. Ни у нас, ни в Москве.

— А разве я спрашивал, есть ли бомба? Я сказал: «Начнем с главного». Начнем с начала. Начнем с того момента, когда вы впервые услышали об Алексе Хортоне; и пойдем дальше…

Это продолжалось часами, взад, вперед, по кругу. Терпения им было не занимать, но, подумав как следует, я понял, что, поскольку они каждую неделю получают зарплату независимо от того, чем конкретно занимаются, они прекрасно могут проводить все свое рабочее время в маленькой комнате, где находился я. Я уже сказал, что в первый день со мной беседовал Камедей. На следующий день они допрашивали меня с десяти часов утра до двенадцати часов ночи. Без перерыва. Уйти было некуда, спрятаться негде. Они допрашивали меня даже тогда, когда я пользовался неотгороженным туалетом в углу комнаты. Они допрашивали меня, когда я чистил зубы, мыл руки и раздевался. Они допрашивали меня, когда я ложился на специально поставленную для меня раскладушку и пытался заснуть… Они были вежливы, но настойчивы. На третий день все началось сначала, с той разницей, что они работали со мной до четырех часов дня. В четыре двое полицейских в форме пришли за мной и повели меня к Камедею.

У него в кабинете было еще двое: Сидней Фредерикс из департамента юстиции и Джексон из Центрального разведывательного управления. После первой встречи я ни разу не виделся с Джексоном. Он не был со мною любезен тогда, не был он любезен и теперь. Все трое сидели в кожаных креслах, курили сигары и разглядывали меня. Камедей жестом велел полицейским покинуть кабинет. Остальные молча сидели и курили сигары. Меня это не впечатляло. Я решил, что это выглядело слишком нарочито и по-детски, и через несколько минут спросил Камедея:

— Где мисс Гольдмарк?

— Здесь, в здании, — бросил он.

— Вам незачем держать ее здесь. Почему вы ее не отпустите?

— Нам незачем держать здесь и вас, Клэнси, — пожал плечами Фредерикс.

Не обращая на него внимания, я сказал Камедею:

— Отпустите ее. Мне было дано задание, и я его выполнил. Мне было приказано найти Хортона, и я его нашел. К ней это не имеет отношения. Отпустите ее.

Камедей спокойно произнес:

— Ни черта вы не выполнили, Клэнси. Ни черта.

Прежде чем что-то сказать, я осмыслил слова Камедея. И решился:

— Хотите знать, что я о вас думаю?

— А что вы думаете? — спросил начальник полиции.

— Думаю, что вы, Камедей, просто мерзкий, грязный таракан. Вот что я думаю о вас, Камедей.

Шея его набухла, кровь ударила в лицо: оно раздулось и побагровело. Он дернулся вперед, но затем взял себя в руки и опустился в кресло. Затянулся и сказал:

— Это дорого вам обойдется, Клэнси.

— Как дорого? — уточнил я, и голос мой был столь резок, что со стороны могло показаться, что вместо меня говорит кто-то другой. — Во что конкретно это мне обойдется? Что вы собираетесь сделать? Убить и спрятать труп? Прорубить выемку в фундаменте и укрыть меня навеки?

Камедей молчал, заговорил Фредерикс:

— Не думайте, Клэнси, что вы тут самый гордый.

— Почему бы и нет? Я знаю, что ожидало Гришева. Гришев тоже знал. Вы думаете, ему хотелось умирать? Вот вы сидите, трое умников. Неужели вы верите, что Гришев ринулся под пули, потому что был героем? Черта с два! Он просто рассчитал: что в лоб, что по лбу — одно и то же. И он выбрал самый легкий путь. Или ему этот путь показался самым легким. Он, однако, был русский. А мы ведь не русские? Или я ошибаюсь?

Тут в первый раз заговорил Артур Джексон:

— Вы слишком громко разговариваете, Клэнси. Слишком громко разговариваете и слишком много думаете.