Виктор Пронин - Ошибка в объекте

Однажды ему удалось стащить чемодан у какой-то старушки, и он, запершись в вокзальной уборной, судорожно перебирал содержимое в поисках денег, но не нашел ничего, кроме банки с вареньем да тряпья — какое у старухи может быть тряпье! Но следующий чемодан оказался удачнее — обнаружив там две бутылки коньяка и несколько сот рублей, Николай в тот же день выехал в Москву. Ехал долго, но дорога не казалась ему утомительной. В последнее время он все чаще замечал за собой отрешенность, когда, ни о чем не думая, он сутками, неделями пребывал в полусонном, заторможенном состоянии. Потом в нем словно просыпалось что-то, и он начинал с удивлением осматривать места, в которых оказался, как бы заново видел людей, хотя жил с ними уже месяц, настороженно оглядываться по сторонам, опасаясь сказать лишнее. Но все это его быстро утомляло, опять наваливалась сонливость, и он жил самым краешком сознания, самой малой его частицей. Такое состояние наступало все чаще, становилось продолжительнее; иногда, чтобы взбодриться, Николай напивался, но это не приносило облегчения. Наутро он чувствовал себя еще более опустошенным.

Однажды, спохватившись, он увидел себя как бы со стороны — угодливо поддакивающего какому-то опустившемуся человеку, и долго не мог понять, зачем он это делает, почему лебезит перед стариком с тяжелым лицом и маленькими остановившимися глазками. Но волна равнодушия вновь накатилась на него, и Николай только усмехнулся посетившему его прозрению, поддернул плечом и привычно произнес слова, которые, он знал, будут приятны старику с красным налившимся лицом…

— Ну ты даешь, Григорий Ефремыч!

Восхищенно воскликнул и понял, что это у него неплохо получилось. Старик долго с подозрением смотрел на него — привык, что над ним смеются. Не обнаружив издевки, он тяжело, почти не раздвинув рта, усмехнулся горделиво и издал хрип. А Николай опять увидел себя со стороны — тощего, ободранного, ссутулившегося от холода, шагающего торопливо и как-то косо, чтобы старик видел почтение к себе…

Лежа на полке в общем вагоне, отвернувшись к стенке, Николай, сколько ни старался, не мог припомнить, где он видел этого старика — не то в Томске на вокзале, не то в Хабаровске, не то на каком-то причале… Запомнились только его пухлая седая грудь, хриплый смех и тяжелое неподвижное лицо. И еще он запомнил, что около месяца жил у этого старика в его грязной комнатке с громадным окном. Все это время он просыпался от солнечного света — комната была постоянно залита солнцем и от этого казалась еще грязнее. Они спали со стариком на полу на одном матраце, который Николай подобрал как-то на соседней свалке.

Приехав в Москву, он почти сутки не выходил с вокзала, кому-то помог за полтинник поднести чемодан, потом настала неожиданная оттепель, и он, не удержавшись, вначале робко, потом смелее пошел по городу, спустился в метро, с недоумением рассматривал очередь за цветами, хмыкнул озадаченно: мол, чего не увидишь на белом свете — сел в вагон Кольцевой линии и проехал несколько кругов. Понял, что пассажиры все время меняются и никому даже в голову не придет, что он едет уже третий круг. Потом он захотел есть и сошел на первой же остановке. Это была «Таганская».

— Надо же — Таганка, — проговорил он удивленно. И что-то напрочь забытое всколыхнулось в его душе, и он даже остановился от охватившего его смятения. Что-то стояло за этим словом, что-то за ним было важное для него, тревожное. Появилось такое ощущение, будто он вот-вот вспомнит, надо лишь сделать еще одно усилие, еще самое малое усилие, и он обязательно вспомнит то, что должен был понять с самого начала. Но нет. Николай застонал от досады и беспомощности, но потом услышал, как кто-то рядом произнес слово «Таганка», и вспомнил. И улыбнулся. Была, оказывается, такая песня, и он часто слушал ее, когда служил в армии, — радист ставил эту пластинку по воскресеньям… «На Таганке, где недавно мы с тобою повстречались…»

Николай вышел на площадь, жмурясь от яркого весеннего солнца, сделал несколько шагов по мокрому асфальту, скользнул взглядом по площади, прошел мимо газетного киоска, его внимание привлекла какая-то витрина, и, взглянув на нее мельком, он продолжал улыбаться солнцу, теплу. Потом нахмурился, снова посмотрел на газетный киоск, на площадь, подошел ближе к витрине и обмер: на него смотрел он сам, улыбающийся, молодой, смотрел откуда-то из молодости, из прошлого. Николай вспомнил этот снимок — они фотографировались с Любашей вскоре после свадьбы. Да, правильно, и сейчас на снимке можно было заметить маленький черный треугольничек — часть ее плеча. Портрет занимал половину листка, а на второй был какой-то текст, который он никак не мог понять, прочел только заголовок, набранный красными буквами: «Обезвредить преступника». Николай понял, что речь шла о нем, описывались его приметы, рост, цвет волос, форма носа…