Виктор Пронин - Ошибка в объекте

— Олежек, дружок твой школьный, институт кончил, квартиру получил, — проговорила мать.

— Вот теперь давай, — с заметным раздражением ответил Николай. — Рассказывай, кто чего кончил, кто какие деньги зарабатывает, кто на какой машине ездит, — игривое настроение у Николая прошло, слова матери воспринял как грустную неизбежность.

— Женился Олежка, поступил на завод, и вскорости квартиру ему дали… Хорошая квартира…

— Что же он, подонок, на новоселье не позвал?!

— А зачем, Коля? О чем ему с тобой говорить? О том, как вы десять лет назад за одной партой сидели? У него теперь другие интересы. Да и тебе с ним о чем толковать? Какая бутылка сколько стоит, он не знает…

— Вот тут ты, маманя, уже побольнее ударила. Теперь в самый раз о другом дружке поговорить, про Костю пора вспомнить.

— А что Костя? Пьет Костя. В вытрезвителе своим человеком стал, даже денег с него за ночевку не берут, нечем ему расплачиваться. Поговаривают, у него там постоянное место забронировано, даже белье не меняют… Думаешь — молодец только потому, что пьешь меньше Кости? Догонишь, — успокаивающе произнесла она. — Это нетрудно. Дала тебе десятку, а сама вот не верю, что ты мне сдачу принесешь. Не верю, Коля. И до таких времен мы с тобой дожили… О том только думаю, чтоб ты ее хотя бы не за один день спустил, чтобы тебе ее дня на три хватило.

— Зачем же давала? — зло спросил Николай.

— Уж очень ты просил, ведь умеешь просить… Научился.

— Можешь взять ее обратно!

— А ты не отдашь, — с улыбкой проговорила мать. — Не отдашь, Коля.

— Ты так уверена в этом? — он решительно сунул руку в карман.

— Уверена, Коля.

Николая раздражал этот разговор, он опаздывал на встречу с друзьями, но в то же время с удовольствием сознавал, что неплохо выглядит в тугих джинсах, желтом свитере и в черной куртке из настоящей кожи. Он нравился себе таким, стремился быть таким, идти по жизни налегке, без чемоданов и сундуков, набитых тряпками, чувствами, мыслями, восхищался, гордился своей постоянной готовностью прыгнуть в проходящий поезд, в отлетающий самолет, в чужую жизнь и тут же выйти из нее, как из проходного двора.

— Гордости в тебе поубавилось, — продолжала мать, глядя на школьный ранец Николая, который до сих пор висел на стене — она складывала в него штопку, иголки, нитки, пуговицы. — Тебя, Коля, уже трудно обидеть. Еще год назад, всего только год, ты бы вернул десятку после таких моих слов, а сейчас вот не вернул… И я говорю это не для того, чтобы заставить тебя отдать деньги, бог с ними, с деньгами.

— Ты ошибаешься, маманя. Меня сейчас очень легко обидеть.

— Это не то, Коля. Это обидчивость. Это от слабости. Ты стал слабее и потому обидчивее… Интересы помельче стали… Любаша вот уехала, не смогла она с тобой. И ребеночка увезла, какого парнишку увезла!

— Приедет, — успокаивающе протянул Николай.

— Дай бог… Да только не верится.

— Приедет. Погуляет и вернется.

— Не надо так, Коля… Ты ведь знаешь, как она к тебе относилась… Такой жены у тебя больше не будет, таких ни у кого не бывает дважды.

— Ну, маманя, это ты напрасно! Какие девушки в нашем городе иногда попадаются…

— Красивше? В штанах и с сумками на ремнях? У которых бритвочки на шее болтаются? Нет, Коля, я не об этом… Они не будут к тебе так относиться. Побаиваюсь я их, у них ведь бритвочки не зря на шее болтаются, мне все кажется, что они и в руку их не прочь при случае взять. А Любаша…

— Что Любаша? Я к ней плохо относился?

— Когда как, Коля, ты и сам знаешь. Другая бы и тем, что перепадало, сыта была, а эта с характером оказалась. Ведь она не сразу уехала, все надеялась, все уговаривала тебя… А сколько слез в этот передник пролила, пока ты по ночам с дружками куролесил… Нет, неправильно ты живешь, Коля.

Николай прошелся по комнате, постоял, раскачиваясь на носках, не вынимая рук из карманов.

— Эхма, — проговорил негромко. — Мне бы твои заботы.

— Кабы ты взял у меня хоть половину моих забот, другая бы жизнь у нас с тобой началась.

— Авось и та от нас не уйдет. — На прощание чмокнув мать в щеку, Николай, уже не задерживаясь, вышел из квартиры.

Первым, кого увидел Николай на улице, был Сухов. Едва он вышел на крыльцо, как ему сразу бросились в глаза длинные волосы, узкие сутулые плечи и быстрая, какая-то прыгающая походка. Сухов прошел мимо дома, не оглядываясь, хотя вполне мог заметить Николая, мог бы оглянуться на грохот двери. Но не оглянулся, кажется, даже наоборот — прибавил шагу. Почему? Скрывается? Или привел кого-то с собой?