Дэвид Пис - 1977. Кошмар Чапелтауна

Дженис Райан, место убийства – Брэдфорд, июнь 1977 года.

Десять женщин.

Шесть убийств.

Четыре неудачные попытки.

Галифакс, Клекхитон, Лидс, Престон, Брэдфорд.

Кровавый Прилив, Кровавое Наводнение.

Я закрыл глаза, чай остыл, в комнате стало еще холоднее. Она наклонилась вперед и раздвинула волосы. Я снова услышал ее песню, нашу песню:

«Прощение и отпущение грехов, конец раскаянию?»

Мне нужно было в туалет.

О, Кэрол.

Я открыл дверь, включил свет и увидел ее:

Она лежала в ванне – красная вода, белая плоть, синие волосы; ее правая рука свисает через край, на полу – кровь, глубокие змеи врезались в запястья.

На коленях:

Я вытащил ее из ванны, из воды, завернул ее тело в полотенце и попытался вернуть в него жизнь.

На коленях:

Я качал ее взад-вперед, ее тело было холодным, губы – синими, в руках – черные дыры, в ногах – черные дыры, в голове – черные дыры.

На коленях:

Я звал ее, умолял ее, ради всего святого, я обещал ей, что больше не будет лжи, только правда, только открой глаза, чтобы услышать свое имя, услышать правду:

– Я люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя…

Но она сказала:

– Я должна, Джек. Так надо.

Звонок в студию: Я читаю Библию.

Джон Шарк: Я знаю, что читаете.

Слушатель: (читает) «Прочие же люди, которые не умерли от этих язв, не раскаялись в делах рук своих так, чтобы не поклоняться бесам и золотым, серебряным, медным, каменным и деревянным идолам, которые не могут ни видеть, ни слышать, ни ходить». [35]

Джон Шарк: И что вы хотите этим сказать?

Слушатель: Они не раскаялись ни в убийствах, ни в колдовстве, ни в воровстве, ни в прелюбодеянии.

Я останавливаюсь на вересковой пустоши у места, которое называют Могилой. Боль уходит, день тоже.

Пятница, 17 июня 1977 года.

Я достаю ручку и открываю бардачок.

Я нахожу атлас и вырываю из него несколько пустых страниц.

Я исписываю страницу за страницей, но потом мну их.

Я выхожу из машины и иду к багажнику, достаю из него клейкую ленту и шланг.

Я сижу и сижу в машине, но в конце концов снова беру ручку и начинаю сначала:

Дорогой Бобби,

Я не хочу жить без тебя.

Они будут лгать тебе обо мне,

Как раньше лгали и мне.

Но я люблю тебя и всегда буду рядом.

Я всегда буду тебе помогать.

Люблю, твой папа.

Я включаю зажигание и кладу записку на приборную доску. Я смотрю на вересковую пустошь, но там, за лобовым стеклом, я вижу только одно, я вижу его лицо, его волосики, его улыбку, его маленький животик, вылезающий из голубой пижамы, я вижу, как он изображает ручонками телескоп, но потом все расплывается из-за слез, все расплывается из-за…

Джон Шарк: Алло?

Слушатель:

Джон Шарк: Алло?

Слушатель:

Джон Шар к: Что Вы молчите? Черт…

– Спасибо, – сказал я и прошел через фойе.

Я нажал на кнопку с цифрой семь и начал подниматься в старом лифте «Гриффина», глядя, как мимо проплывают этажи.

Я вышел из лифта на лестничную площадку.

Я пошел по коридору – вытертый ковер, обшарпанные стены, вонь.

Я подошел к двери и остановился.

Я положил пальцы на ручку двери и повернул ее.

Дверь была не заперта.

Комната номер 77.

Отец Лоуз сидел в плетеном кресле у окна, на фоне серого Лидского вокзала, среди крыш, труб, голубей и их дерьма.

Все было разложено на кровати, на белом полотенце.

– Садись, Джек, – сказал он, не оборачиваясь.

Я сел на кровать рядом с его инструментами.

– Сколько времени?

Я посмотрел на часы:

– Скоро семь.

– Хорошо, – сказал он и встал.

Он закрыл занавески и поставил плетеное кресло в центр комнаты.

– Сними рубашку и сядь сюда.

Я сделал так, как он сказал.

Он взял с кровати ножницы.

Я сглотнул.

Он встал позади меня и начал стричь.

– Хотите освежиться к выходным?

– Да что-то макушка сильно отросла, – ответил я, улыбаясь.

Он закончил стричь, подул мне на голову, затем смахнул оставшиеся седые волосы рукой.

Он подошел к кровати и положил ножницы обратно на полотенце.

Он взял крестовую отвертку и маленький закругленный молоток, встал позади меня и зашептал:

– В море пути Твои, и стези Твоя в водах многих, и следы Твои не познаются. [36]