Дин Кунц - Предсказание

Он вздохнул.

— Я люблю эти детективные романы.

— И шоколадные батончики, — напомнил я ему.

— Когда мы вели переговоры, я не знал, что мне придется отдать почку. Вы многого просите, учитывая, что уже лишили меня яиц.

Мы ждали.

— Я попрошу у вас еще кое-что.

Я не сомневался, что сейчас он что-нибудь отчудит, а потом будет громко хохотать, наслаждаясь нашим горем.

— В этой комнате нет подслушивающих устройств, — доверительно сообщил он нам, — потому что здесь адвокаты обычно беседуют с заключенными.

— Мы знаем, — кивнула Лорри.

— И я сомневаюсь, что этот козел у окна умеет читать по губам.

— Что ты хочешь? — спросил я, уверенный, что он попросит меня достать с неба луну.

— Я знаю, ты не доверяешь мне, как должен доверять брату. И я не жду, что ты выполнишь мое условие до того, как я отдам почку. Но, как только ей пересадят мою почку, ты будешь обязан выполнить мое условие.

— Если ты попросишь то, что мне по силам.

— Я уверен, что по силам, — радостно ответил он. — Если учесть, что ты сделал с великим Бизо.

Я его совершенно не понимал, не знал, сведет ли он все к злой шутке или действительно предложит мне что-то сделать.

— Я хочу, чтобы ты убил этого прыща на заднице Сатаны, Виргильо Вивасементе. Я хочу, чтобы ты заставил его страдать. Я хочу, чтобы он узнал, что тебя послал я. И чтобы в конце он стал мертвее всех мертвых.

Какая там шутка. Он говорил на полном серьезе.

— Хорошо, — пообещал я.

Белые флуоресцентные лампы на сером потолке, белые документы на сером стальном столе, белые гранулы снега, появляющиеся из серого дня и барабанящие по окнам, шариковая ручка, выводящая подписи на бумаге…

Свидетелями стали два охранника, которые привели в совещательную комнату, соответственно, Панчинелло и нас. Они расписались под подписью моего брата.

Один экземпляр Лорри оставила Панчинелло, два других убрала в сумочку. Мы заключили сделку, пусть ее условий и не было на бумаге.

Мы не пожали друг другу руки. Я бы пожал, если бы он захотел, почему нет, ведь благодаря ему Энни получала шанс остаться в живых. Но он, похоже, не видел необходимости рукопожатия.

— После того как все будет сделано и Энни поправится, — сказал он, — я бы хотел, чтобы вы изредка привозили ее сюда, скажем, на Рождество.

— Нет, — без запинки отрезала Лорри, хотя я сказал бы именно то, что он хотел услышать.

— Во-первых, я ее дядя, — напомнил он. — И спаситель.

— Не буду тебе врать, — сказала ему Лорри. — И Джимми тоже. Ты никогда не сыграешь даже самую маленькую роль в ее жизни.

— Может, маленькую сыграю, — и Панчинелло похлопал себя по тому месту, где была его левая почка.

Лорри молча смотрела на него.

Он улыбнулся.

— А ты та еще штучка.

— То же самое можно сказать о тебе.

Мы оставили его в совещательной комнате и поспешили к Шарлей Коулман, дожидавшейся в коридоре, чтобы сообщить о кардинальном изменении ситуации.

Из тюрьмы мы поехали в Денвер. Энни на всякий случай уже находилась в больнице, а мы остановились в отеле «Мариотт».

Серое небо продолжало плеваться снежными гранулами.

В городе на мостовой образовалась ледяная корочка. Редким пешеходам ветер заворачивал полы пальто чуть ли не на голову.

Утром, после объятий и поцелуев, мы отправили Шарлей домой, в Сноу-Виллидж.

И когда уже вдвоем, с Лорри за рулем, ехали в «Эксплорере» в больницу, я заметил:

— Вчера ты ужасно напугала меня, сказав ему, что он не будет играть никакой роли в жизни Энни.

— Он знал, что мы этого не допустим, — ответила она. — Если бы мы согласились, он бы понял, что мы лжем. И, соответственно, решил бы, что мы лжем и насчет убийства Вивасементе. Но теперь он думает, что ты это сделаешь… потому что, как он и сказал, посмотрите, что ты сделал с великим Бизо. А если он будет думать, что ты собираешься убить Вивасементе, то выполнит свою часть сделки.

Мы молчали квартал или два, прежде чем я спросил:

— Он — псих или просто очень злой?

— Мне без разницы. В любом случае нам пришлось с ним договариваться.

— Если он сначала свихнулся, а потом нашел свой путь к злу, это хоть что-то объясняет. И даже вызывает к нему сочувствие.

— От меня он сочувствия не дождется, — отрезала она, ибо была львицей, детенышу которой грозила опасность. И тут хищник не мог рассчитывать на снисхождение или понимание.

— Если он сначала стал злым, а потом зло свело его с ума, тогда я ничего ему не должен, я ему не брат.