Ингер Фриманссон - Доброй ночи, любовь моя

– Почему именно в Лулео, наверняка спросите вы все. Я вам скажу почему. Управлять предприятием оттуда необыкновенно выгодно, областное правление обещает налоговые льготы, они прямо спят и видят, чтобы у них появилось хорошее издательство с отличной репутацией. Весь Баренцев регион и все тамошние писательские дарования просто ждут не дождутся.

Он отхлебнул кофе, глаза у него блестели. Он улыбнулся уже не так напряженно.

С ума спятил, думала Берит. Она прикусила себе язык, но не почувствовала боли. Баренцев регион!

– А с нами как? – спросил кто-то. Анни, наверное.

Она вскочила, волосы упали ей на лицо.

– Что с нами будет, об этом ты подумал?

Курт Лудинг положил на стол ручку и крутанул ее, как волчок. Ручка завертелась, а потом со стуком упала на пол.

– Я хотел бы сказать так, – произнес он, все еще улыбаясь. – Любая реорганизация должна сначала пройти период подгонки, чтобы потом достичь максимальной эффективности. Это может быть болезненно, я понимаю.

– Курт, это не ответ! – отрывисто сказала Анни. По лицу у нее пошли пятна, шея покраснела.

– Да! – подхватила Берит. – Что будет с нами?

– Но... вы можете последовать за мной, разумеется. Все. Я надеюсь закончить с переездом за лето. А потом начнем вкалывать, где-то с августа. И вот что, друзья мои, Лулео – очень неплохой город. Даю вам слово.

– Он рехнулся! Просто спятил!

Берит и Анни сидели в суши-баре на Уппландской улице, суши сегодня имели непривычный вкус, будто лежалые. Если это так, то к вечеру у них прихватит живот. Но какое это имеет значение!

– Баренцев регион! Кого, на хрен, интересует этот Баренцев регион!

– Да, – сказала Анни, – все оказалось еще хуже, чем мы думали. Переход в «Бонниерс» еще можно было себе представить. Но туда! К лапландцам гребаным! Он небось долго вынашивал этот план, сволочь. И ничего не сказал. Даже не намекнул.

– Он какой-то трехнутый стал, не в себе. Вот с кем полное изменение личности случилось, чтоб ему ни дна ни покрышки! Если бы только Мод не бросила его. Она бы этого никогда не допустила. И зачем только она нашла этого мужика из Евросоюза!

– Что думаешь делать, Берит, собираешься переезжать?

– Я же не одна, вот в чем дело. Тору даже в страшном сне не может привидеться переезд из Стокгольма.

– А если бы была одна?

– Нет! Здесь мой дом, я здесь родилась, здесь мои корни.

– Да, мать твою, там же зима круглый год. Снег, я слышала, выпадает в начале сентября и лежит до Ивана Купалы. Я бы ни за что не выдержала. А темнота! А мошкара!

– Этот хрен и не рассчитывает, что мы за ним бросимся. У него никаких шансов нет сохранить так много служащих там. Кто-то, возможно, и переедет, Женни и Анн-Софи, например. Она сама из тех краев, мне кажется, у нее какой-то тамошний говорок.

– Вопрос в том, что нам-то делать?

– Тебе-то точно работу предложат, ты способная, Анни, люди знают, что ты редактор этой ведьмы Карлберг, одно это уже чего стоит!

– Ох, да. Хоть от нее избавлюсь. Хоть что-то хорошее.

Это были странные выходные. На дне бродило беспокойство: что сообщит им Курт Лудинг. Однако после поездки в Хэссельбю беспокойство немного отступило.

Жюстина была права, Берит словно притянуло к дому бывшей соученицы. Захотелось посмотреть, изменилось ли там что-нибудь. Узнать, выжили ли эти несчастные люди. Прямо хождение в Каноссу какое-то: она и страшилась встречи с Жюстиной, и в глубине души надеялась, что та будет стоять на крыльце своего дома, постаревшая на тридцать лет, но сильная. Что Жюстина увидит ее и скажет: заходи.

Так и произошло.

Берит вытеснила из памяти то, что случилось давным-давно, всю свою взрослую жизнь она гнала прочь мысли о тех днях, а теперь они вдруг навалились на нее, ей хотелось рухнуть в снег и закричать: прости, Жюстина, прости! Мы были детьми, прости.

Они сидели на втором этаже в доме у Жюстины, пили глинтвейн, смотрели, как небо меняет цвет, становится красным, переливается всполохами, словно на другой стороне озера разгорается пожар. Это был холодный и торжественный зимний день, может, она слишком много сказала, может, раскрылась более, чем следовало. Она давно отвыкла так откровенно разговаривать.

Жюстина. Ее Берит всю жизнь ведь знает.

Но никто из них не коснулся детства.

Огромная птица напугала ее до полусмерти. Берит не боялась птиц, мальчики в детстве держали попугайчиков, она любила их, хоть от них и было столько грязи. Но это огромное существо, появившееся невесть откуда... Птица ворвалась неожиданно, запустила когти в ее волосы, запуталась.