Гордон Рис - Мыши

Он уходил — оставляя на щеке мамы зубчатую отметину от своего увесистого кольца с печаткой и расплывающийся вокруг правого глаза сизый синяк. Он уходил — оставляя позади себя двух беззащитных женщин, которых нещадно унижал, мучил и оскорблял, как будто это было в порядке вещей, как будто имел на это право.

Даже сегодня я не могу точно сказать, что заставило меня сделать то, что я сделала в следующий момент. Возможно, меня подтолкнуло зрелище этого гнусного ничтожества, уносящего мой подарок, символ моих надежд на будущее; возможно, мною двигало возмущение тем, что он сделал с мамой, или то, что он назвал меня уродиной; возможно, все дело в том, что у каждого из нас есть свой порог терпения — даже у мышей , — и, когда этот предел превышен, что-то внутри щелкает и открывает затвор. А может, на меня подействовало то, как медленно и трогательно опускался на землю красивый красный бант, повязанный мамой…

Я разорвала оставшиеся на ногах веревки, схватила с обеденного стола нож и выбежала в сад следом за ним.

Он успел сделать всего несколько шагов вдоль патио, и его силуэт хорошо просматривался в полоске света, пробивавшегося с кухни. Он почувствовал мое приближение и обернулся через плечо, прежде чем невозмутимо продолжил свой путь, как будто увидел кошку, которая отправилась из дома по своим кошачьим делам, а вовсе не орущую девчонку, бежавшую за ним с ножом.

Со всей силой, на какую была способна, я вонзила нож ему в спину, прямо между лопаток.

Я и представить не могла, какой твердой окажется его спина. Ударить по ней оказалось все равно что ударить в ствол дерева. Нож вонзился почти по самую рукоятку, и лишь ценой неимоверных усилий мне удалось вытащить его из раны. Он испустил громкий вздох и выронил из рук лэптоп и сумку. Потом согнулся, словно его ранили в живот, и вполоборота взглянул на меня с выражением оскорбленной невинности на лице.

— Зачем ты это сделала? — застонал он, как будто я сыграла с ним неуместную злую шутку.

Я снова ударила его ножом, а потом била еще и еще, прикрыв глаза, чтобы не видеть ран, которые наносила, не видеть крови.

Согнувшись пополам, словно солдат под снайперским обстрелом, он повернул обратно к кухне, поднятой левой рукой пытаясь оградить себя от моих ударов. Я подумала: Отлично! Я загоню тебя в дом! Ты не уйдешь от меня!

Он зашел на кухню и попытался закрыть за собой дверь, но ему не хватило скорости, и я успела протиснуться в щель. Он проковылял к кладовке, пытаясь отгородиться от меня кухонным столом, но опять проиграл в скорости. Я подбежала к нему и продолжила колоть его ножом, как пикадор раззадоривает быка, тыча копьем в его окровавленные бока. Он ходил вокруг стола, а я преследовала его и била, била, била.

— А теперь играем в «музыкальные стулья»! — кричала я. — Играем в «музыкальные стулья»!

К тому времени я уже нанесла столько ударов, что сбилась со счета. Он становился все слабее и наконец рухнул на раковину, опрокинув пластиковую сушилку с тарелками и блюдами, вымытыми накануне вечером, и они грохнулись на пол. Пока он пытался обрести равновесие, мой очередной удар пришелся ему прямо в шею, и оттуда фонтаном хлынула кровь. Он зажал рану рукой и забился в угол, повернувшись ко мне спиной.

Я хотела, чтобы он завалился на пол, перестал двигаться, чтобы больше не представлял никакой угрозы для нас. Я сосредоточилась на спине его рваной и окровавленной куртки, пытаясь определить, где находится сердце, и ударила так сильно, как только смогла. Но как раз в этот момент он увернулся. Нож уперся в лопатку, как в броню, выскочил у меня из рук и запрыгал по полу.

Я увидела, как изменилось выражение его лица — тупая покорность уступила место ехидной усмешке торжествующего убийцы. Он понял, что опрокинутый стол играет ему на руку, и, прежде чем я успела оглядеться в поисках ножа, ринулся на меня.

У меня подкосились колени под тяжестью его туши, и я рухнула на пол. Я приземлилась на что-то острое и твердое и взвыла от дикой боли в копчике. Я тотчас поняла, что это было. Я лежала на ноже!

Он уже корчился у меня на груди, пытаясь запрокинуть мне голову и обнажить горло. Кровь хлестала из раны на его шее, как вино из перевернутой бутылки. Фонтан бил мне в лицо, это был бесконечный поток, который заливался в рот, так что приходилось сплевывать и судорожно глотать воздух, как если бы я тонула, разъедал глаза, словно мыло, ослеплял меня.