Владимир Орешкин - Рок И его проблемы-2

— Прошу, — сказал Георгий Маше, Ивану и Михаилу, поскольку они стояли вместе, — занимайте места.

В это время из темноты вышел черный человек, в левом ухе которого виднелся наушник от плеера, с проводком, ведущим под одежду. В руках у него было короткое оружие, а из высокого ботинка выглядывала черная ребристая рукоятка ножа.

Он неслышно подошел к Георгию, и принялся что-то нашептывать ему на ухо. Сопровождающие тут же замолчали, чтобы не мешать разговору.

— Прямо сейчас? — спросил Георгий. — Что час-другой нельзя подождать?

Черный человек опять что-то стал говорить в чужое ухо.

— Всегда так, — недовольно буркнул Георгий. — Все срочно, срочно. И обязательно в двенадцать часов ночи. Раньше нельзя.

Он повернулся к Маше и сказал:

— Прошу извинить. Я присоединюсь к вам через полчаса… Без меня не скучайте… Анатолий Викторович, передаю эту девушку под личную вашу ответственность. Любое ее желание, — закон. На тридцать минут.

А следом обратился к полковнику, который умел в любой компании выглядеть так незаметно, что разглядеть-то его иногда было невозможно.

— Что-то, что касается вас. Потому что, просили быть на переговорах со мной. Не составите компанию?

Гвидонову ситуация не нравилась изначально, — в высшей степени подневольная ситуация. Совершенно отсутствовали степени свободы.

А внезапное приглашение на какие-то переговоры, означало вообще черт знает что. Когда такая мелкая личность начинает занимать внимание сильных мира сего, это значит, что мелкая личность так засветилась, что дальше уже некуда.

И приглашают, — разбираться…

Опять пришлось идти к лифту. Но на этот раз, кроме Георгия и его, рядом стояли два человека в черном. И у каждого были наушники от плеера.

— Черт знает что, — время от времени бросал Георгий. Видно было, что ему этот неожиданный вызов тоже не очень нравится.

— Можно было бы по телефону, — сказал он Гвидонову, — но папа любит секретность. У нас есть переговорное устройство, в машине, оно шифрует голос, так что ни одна разведка в мире не поймет, о чем по нему беседуют. О погоде на улице, или об антрекотах на завтрак…

Между тем, лифт наконец-то добрался до поверхности. Двери открылись, Георгий нетерпеливо вышел, навстречу еще трем черным, поджидавшим его, людям.

— Ну что еще? — спросил он их почти гневно.

В этот момент два человека, стоявших рядом с Гвидоновым, подобрались к нему, прижали с двух сторон, взяли за руки, — так что даже пошевелиться Гвидонову было уже нельзя.

Георгию что-то сказали, он оглянулся на Гвидонова и сказал:

— Что за игры?!. Я же их пригласил, они мои гости!.. Извините, — сказал он Гвидонову, — какое-то недоразумение. Подождите немного, я сейчас разберусь.

И решительно направился в сторону «Мерседеса», в котором находилось переговорное устройство.

К Гвидонову подошел еще один черный человек, без автомата в руках, и постарше остальных.

— Оружие есть? — вежливо спросил он.

Гвидонов кивнул.

Но его и без того уже обыскивали. Умелые руки, сродни рукам пианистов, пробегали по его телу, как по настроенному инструменту.

И в обыкновенный полиэтиленовый пакет с двумя ручками, с которого улыбалась Гвидонову сексапильная красотка, а сбоку виднелась полувыдавленная зубная паста, — быстренько перемещалось все, что он имел: «Вальтер», запасная обойма, паспорт, удостоверение, ключи от Московской квартиры, записная книжка, бумажник и два леденца от укачивания в воздухе…

«Добро пожаловать!» горели в воздухе огромные радужные буквы.

Нормальное издевательство, — лучше, пожалуй, и придумать невозможно.

— Напоминает вход в оздоровительный детский лагерь, — сказал Иван, — там тоже написано: добро пожаловать, и забор похожий… Так и хочется через него сигануть.

— Я тебе сигану, — сказал я Ивану.

У меня тревожно было на душе, и непросто. Вот уж где я не хотел оказаться снова, так это здесь.

— Мне здесь нравится, — прошептала Маша. — Ты не смейся, но мне кажется, эта надпись написана для меня.

— Тебе кажется, — сказал я.

— Нет, — возразила она, после очень длинной паузы. — Я уже знаю… Я хотела попасть сюда всю жизнь. Мне даже во сне снилось это место… Здесь какой-то страх в воздухе. Страх и ужас. И везде, — исковерканные судорогой лица. Как-будто, в последний свой миг, каждое из них, — узнало правду о себе. И эта правда растерзала их.

Я посмотрел на Машу, — и не узнал ее.

С ней что-то происходило. Будто та Маша, которую я знал, — исчезла, растворилась, пропала… На смену ей пришла другая, чьи черные глаза — больше, чья звездная тьма в них — непроглядней. Чьи волосы — черней вороньего крыла. Чья повадка, — не знает жалости.