Владимир Орешкин - Рок И его проблемы-4

В строю раздался смешок. Мое предложение, показалось народу несколько запоздалым. Короче, я хорошо пошутил…

— Это серьезно, — сказал я. — Потому что, и дальше гладкой дороги не будет. Мне так кажется. Командир должен быть, как на корабле: царь и бог… Без вариантов. Каждый должен это знать. Каждый должен быть с этим согласен… Иначе трудно будет дойти до места назначения.

— Ты, Дядя, кто же еще… — вразнобой раздалось по строю. — Да ясно же… Ты…

— Тогда голосуем, — сказал я. — Кто за меня, поднимайте руку.

Первой проголосовала Гера, со своей сумки. Она задрала вверх обе руки.

— Кто против? — спросил я.

Против никого не было.

— Последний раз спрашиваю, — сказал я самым мрачным тоном, на который был способен. — Кто хочет быть самостоятельным, выходите из строя. Потому что потом будет поздно.

Никто из строя не вышел. Так они мне поверили.

— Тогда все, что нашли или найдете на стороне, до единой канцелярской кнопки, будете сдавать в общий котел. Все… А то у вас от добычи карманы лопаются. Не успели до золотишка добраться, а уже разбогатели… Все, что нашли, — выложить на дорогу перед собой. Сразу предупреждаю, кто с этого момента попытается схитрить, — расстрел… Поскольку все мы, на военном положении. Вперед…

Побеждать любят все. Громить противника на чужой территории и малой кровью… Это сплачивает.

Но все великие завоеватели терпели поражение тогда, когда количество обозов, пылящих за боевыми частями, начинало превышать какую-то критическую отметку…

Но еще страшнее то, — что полководцы называют мародерством. Это когда труп обирают не по приказу начальства, а самостоятельно. По велению собственного сердца.

Я дошел до этой мысли сам, хватило ума, — изобрел тысячу раз изобретенный велосипед.

Совершил какое-то насилие над собой, — изобрел… Потому что без этого открытия обойтись было нельзя. Без него мы не проедем дальше и двадцати километров. С неким булькающим и воняющим болотом, — в душе каждого из бойцов.

Олег Петрович умудрился взять в плен перламутровый перочинный ножик, со множеством отделений, даже Гера выложила перед собой набор фломастеров и две шоколадки, хотя провалялась в бледном состоянии все время сбора, — я видел сам.

А уж остальные отоварились по полной программе. Все, что можно было найти на поле боя, было найдено или вытащено из карманов поверженного противника.

Я стоял и ждал… Когда процесс раскаянья завершится.

Смешно, — им было трудно расставаться с мелочевкой, которую они уже считали своей, и даже хвастались друг перед другом находками. Этим будущим миллионерам…

— Все? — спросил я.

— Да… — прокатилось по неровной шеренге.

Да, конечно, «да», — за исключением одного мужичка, который старался не смотреть на свою котомку, что лежала у него в ногах. Он тоже сдал что-то такое в общак, что не было жалко. А жалел он о припрятанном в этой котомке. Очень жалел. На свою беду.

Я подошел к нему, дал ему последний шанс.

— Все? — спросил я его персонально.

Он кивнул, но капелька пота показалась на его носу… При чем здесь капелька пота на носу, знак волнения. Да еще в такую жару.

Я нагнулся, раскрыл его котомку и вытащил на свет божий большое коричневое портмоне, — принадлежавшее, должно быть, их командиру. Потому что, когда я открыл его, там, кроме фотографий пожилой женщины и двух маленьких очаровательных детей, находилось много денег. Получилась целая кипа зеленеющих денег, когда я вытащил их и показал остальным, чтобы эти деньги увидели все.

Тогда я вытащил свой пистолет, не принявший участия в прошедшем сражении, и выстрелил в мужика, который сказал мне «все»…

Это был громкий выстрел, — следом за которым наступила абсолютная тишина.

Стало слышно, как хрипят невдалеке раненые противники, а один из них негромко и жалобно стонет.

Убитый кладоискатель повалился к моим ногам, уткнувшись носом в начатую пачку сигарет «Кэмэл» и зеленую зажигалку, которые он сдал накануне.

— Хозяйственное отделение, — собрать трофеи, погрузить в машины… Президенты, — раздать оружие и боеприпасы. Остальным грузиться в машину. Через пять минут начинаем движение, — сказал я, совершенно не повышая голоса, поскольку даже мой шепот, все хорошо бы расслышали.

— Все правильно, — сказал мне Олег Петрович. — Хотя после такого, наверное, нажраться хочется до поросячьего визга… Все-таки у каждого человека, — свои границы. Которые не перепрыгнуть… Я свои границы знаю, — никогда мне никем не командовать. Я даже женой командовать не могу. Дети уже начинают плохо слушаться, раза два нужно им сказать или три, пока начнут что-то делать… Но все правильно… Только я не завидую тебе, — такая тяжесть. Я бы не смог.