Владимир Орешкин - Вдох Прорвы

Я еще раз зевнул, будто не выспался, — но то была уже зевота готового к сражению бойца, римского гладиатора, которому предстояло победить или умереть самому… По крайней мере, все во мне подобралось. Тревога сделала свое дело. А отступать было стыдно.

Может, мне суждено отрубиться в последний раз, на глинистом берегу Пироговского водоема, в месяце ноябре две тысячи ноль-ноль третьего года, за три месяца до своего двадцатидевятилетия?.. Выпасть в осадок, окончательно раствориться во тьме, из которой я столько раз, за последнее время, удачно выбирался, — целым и невредимым.

Если так, тогда это мой последний день. И, наверное, в честь этого я решил больше не праздновать труса.

Я опять зевнул, стыдливо прикрыв ладошкой рот, и потянулся за сигаретами.

— Скоро в Питер гонять начнут, холодильники чинить, — сказал Гоша, не отвлекаясь от баранки. — Миш, ты извини, я тебя не смогу подождать, Захар приказал не задерживаться… Может, в дурдоме есть автобус, который сотрудников возит, не в деревне же они все живут. Ты спроси, до Мытищ подкинут. Там на электричке двадцать минут…

Я устал бояться, ненавидел свои припадки, которые так неожиданно приходят, меня тошнило от бесцельности моей жизни, от отсутствия в ней и грана смысла.

Я — русский человек. Хочу упасть с коня, украсть миллион и влюбиться в королеву. И наплевать на себя, — если не изза-чего стараться.

Только так… Иначе — гори оно все огнем.

Дурдом напоминал пионерский лагерь. От деревни к нему шла заасфальтированная когда-то дорожка, теперь местами разбитая. Но был деревянный указатель: «Лечебное учреждение Министерства здравоохранения России. РЦ-3»

— Без охранника по территории не ходи, — сказал Гоша, — мало ли что у них на уме, возьмут, пырнут ножиком. Им за это — ничего.

Мудрый Пашка сказал однажды:

— Есть отличный способ избавиться от дамы, которая опостылела. Но хочет за тебя выйти замуж… Надо дать ей понять, ненавязчиво так, что ты сумасшедший. У них рефлекс создания здоровой семьи и рожания полноценных детей. Отскочит, как ошпаренная.

Гоша тоже не очень желал подобного общения. Едва остановились у проходной, как он открыл заднюю дверцу пикапа, выставил на крыльцо мой рабочий ящик и торопливо пожал мне руку:

— Бывай. Мне еще больше часа пилить по этим пробкам…

Здесь было холоднее, чем в Москве. Лужи покрывала тонкая корка льда. Деревья вокруг стояли наполовину голые, из ледяной воды торчали их желтые листья.

Забор был не сплошным, из железных прутьев, за ним виднелся пустырь с лавочками, который заканчивался трехэтажными домами. Отсюда было видно, что окна в них загорожены белыми решетками. По пустырю шли две женщины в телогрейках, из-под которых виднелись белые халаты.

Я поднял ящик и толкнул дверь проходной.

Охранники были мужики, отнюдь не пенсионного возраста, обыкновенные молодые ребята. Я отдал им паспорт, они долго записывали его данные в амбарную книгу, потом звонили кому-то по телефону: к вам мастер по холодильникам…

Видно было, они изнывают от скуки и рады каждому новому человеку.

— Меня здесь не покусают? — спросил я.

— Буйные запертые, не бойся… Остальные, если их не трогать, не опасные.

— А если заденешь случайно?

— Ну, тогда тебе крышка… Здесь, вообще, всякое случается, разве за всем уследишь…

И один охранник принялся рассказывать другому, как какой-то Фома недавно ударил лопатой по голове дежурного врача. Чуть ли не пополам раскроил, сила-то немереная.

Другой же, в ответ, вспомнил, как в прошлом месяце некая Анастасия проткнула вязальной спицей врача и санитарку, — всех с одного удара.

Ребята развлекались во всю, пока не пришла толстая тетка, не посмотрела на меня пристально, и не сказала:

— Так это вы?..

В тоне ее послышалась знакомое: «вы наш больной»…

Я подхватил ящик и тронулся за ней.

— Если что, сразу делай ноги, — сказали мне вслед ребята, — прямо сюда… Мы в обиду не дадим.

Это место отличалось от других тем, что вокруг явственно витал дух безнадежности. Какой-то перемешанной с острыми запахами лекарств тупой безнадежности. Местных пионеров когда-то забыли отвезти после смены обратно к родителям, и они остались здесь навсегда.

Здесь никто не выздоравливает, — тот, кто попадает в этот природный уголок, попадает навечно.

Первая «Бирюса» стояла в столовой для сотрудников. Пока я с ней возился, мне выставили полный обед, довольно вкусный: борщ с мясом, блинчики, тоже с мясом, и компот.