Карло Мандзони: Чудеса случаются!

— Я по тебе так соскууучилась, Барби!

Она была одета в зеленую пуховую куртку военного образца, повязанную оранжевым шарфом на котором, огромный круглый значок с надписью «Я НЕНАВИЖУ ЧАКА НОРРИСА», предупреждал окружающих о суровом нраве своей хозяйки, такого же оранжевого цвета, были и толстые шерстяные гетры. Ножки «золушки», обуты в десантные ботинки на мягкой каучуковой подошве с заклепками(предполагаю что это трофей от убитого в бою зеленого берета).

Ее лицо, вернее нос лица, тьфу ты, просто нос (Скорее НОСЯРА или на худой конец НОСИЩЕ, но останемся политкорректными) с широкими ноздрями украшало кольцо из белого металла, а щеки и лоб сплошь были усыпаны трогательными веснушками.

Барби — дочка, полицейского, ирландца, которого в чайна-таун, звали не иначе, как горилла Хью, и она во всем была похожа на своего отца.

— Барби ты…..просто чудо, сказала я улыбаясь.

— Ты хотела сказать чучело! И она захохотала раскатистым басом, так что люди за ближайшими столиками стали пугливо поворачиваться и шептаться.

— Да ну тебя, всегда ты …, я засмеялась, а моя собеседница, тем временем скосила на нос глаза, выпятила губы и раздула ноздри и стала похожа, на боевого зулуса, исполняющего брачный танец. У меня от смеха из глаз брызнули слезы.

— Ты невыносима Барб, люблю тебя! А она, стала ерзать на стульях, двигаться, как самка носорога, во время спаривания..

— ПРЕКРАТИ!!! Я держалась за живот от смеха… и боялась, что не смогу удержать там свой ужин.

— ПРЕКРАТИ!!! Слезы застилали глаза, ВДРУГ, что то грохнуло, треснуло и моя Барб, уже распласталась на полу, среди того, что осталось от двух стульев, а заодно прихватила с собой скатерть и все что на ней было. Не буду описывать, как мы разобрались с администратором, могу лишь сказать, что все, прошло мирно и было не очень для нас разорительно.

Через 10 минут мы уже неслись на HUMMER Барби по Бостонскому Бродвею в сторону Чайна-Таун.

В Чайна-Таун, благодаря своему отцу, Барб пользовалась известностью и уважением, преимущественно у местного косоглазого населения. Ее знали так же во всех окрестных клубах и дискотеках, (она могла достать все, что было нужно тусовщикам: волшебные таблетки из Европы, травки-муравки и еще целый набор, курительных, нюхательных и глотательных «аттракционов»). Словом Барб была крутой девахой, но я никогда не интересовалась ее делами и она сама, меня в них не посвящала. Мы уже выехали из деловой части города и обстановочка, скажу я вам, прямо противоположно изменилась. Теперь вместо кричащей роскоши и блеска рекламы богатых магазинов, нас окружали преимущественно, весьма унылые и даже мрачноватые сооружения. Автомобилей было не меньше, чем в центре, но общей в своей массе, они были ржавыми драндулетами. Барб уверенно вела наш корабль и болтала всю дорогу без умолку: про парней, про африканских слонов, рождество, артишоки, пончики, муравьев-людоедов, урожай мандаринов в Абхазии, про перепончатых жаб, договор по СНВ и про то, что Боб и Сюзанн, пригласили нас сегодня на вечеринку (Я по правде сказать ее не слушала). Дворники суетливо смахивали снег с ветровика, умиротворяющее урчал 400 сильный мотор. Я спрятала нос в меховом воротнике своего капота. Мы остановились возле небольшого утлого, напоминающего своим видом сарай, строения. Барб кому-то звонила по громкой связи:

— Привет креветка! Я жду! И она повернувшись ко мне, ехидно подмигнула хитрющим глазом.

— А, А, ся, яся, узе, узе иду, раздалось на том конце, послышалось какое-то шуршание, звон упавшего ведра и потом все утихло.

Хочу Пэм, тебя угостить сегодня, у старого таракана лучшая травка во всем Чайна.

— Барб, зачем, ты же знаешь, я же…., я не успела ничего договорить, как она выскочила из машины с проворством кошки. Ей навстречу, семенил старый, усатый китаец, в ветхом тулупчике и улыбался беззубым ртом. Я приоткрыла окно, в морозном воздухе витал целый букет запахов: тут были, ароматы горящих мусорных баков, и терпкий запах тухлой рыбы, и пряный концентрированной мочи, и еще много, много чего, не менее потрясающего и фантастического. Барб нависала над «креветкой» уперев руки в бока, а он что-то лепетал на своем птичьем языке (неужели она и по китайски понимает…..?), жестикулировал и часто отвешивал поклоны. Я отвернулась и закрыла окно. Наконец, она румяная и улыбающаяся, с пакетом в руках, ввалилась в кабину.

— Не надо, Барбара, — взмолилась я.

— Я не буду, не хочу. Она засопела носом и посмотрев на меня, одним из своих не терпящих возражения и в тоже время обезоруживающих, взглядом, сделала мне козу.