Родриго Кортес - Пациентка

— Спору нет, — после секундной паузы кивнул судья, — речь впечатляющая. Но из чего конкретно вы вывели ваше экспертное заключение?

Левадовски улыбнулся и кивнул в сторону прокурора.

— У обвинения есть прекрасная видеопленка, на которой Нэнси Дженкинс берут в заложницы. Просмотрите ее, ваша честь. Уверяю вас, все вопросы отпадут сами собой.

«Господи! Нет!» — охнула Нэнси, но в зал суда уже вносили видеомагнитофон и телевизор, и ей стало непреложно ясно, что прямо сейчас и состоятся ее торжественные похороны; что этот ожидающий ее прилюдный позор и есть последний гвоздь в ее гроб. И тогда она откинулась на спинку стула и захохотала — неудержимо и безостановочно.

К объявленному судьей перерыву Скотт Левадовски чувствовал себя так, словно перекидал десять тонн кирпичей, но, тем не менее, впервые за много месяцев был по-настоящему удовлетворен.

— Нормальная истерическая реакция… — бормотал он себе под нос, пытаясь параллельно оценить, насколько реально обещанное Висенте Маньяни повышение до уровня заместителя главврача клиники.

«А что, у него связи хорошие… может, и выйдет что…» — решил он и, не без труда пробившись через гудящую толпу, двинулся к туалету. Шмыгнул в заветную дверь, подошел к писсуару и принялся расстегивать пуговицы.

В туалет зашел кто-то еще, и он машинально развернулся чуть в сторону, так, чтобы закончить свое дело вне пределов чужого взгляда.

— Левадовски… — позвали его со спины низким вибрирующим от напряжения голосом.

— Да? — с изумлением развернул он голову и убедился, что слух его не подвел: сзади стояла женщина — крупная, коротко остриженная, в безвкусном розовом платье с огромными тропическими цветами и с какими-то странными, словно колотыми шрамами по всему лицу. — Что вы здесь делаете, мэм?!

— Ты скотина, Левадовски, — покачала головой женщина.

— Выйдите! Я требую!

И тогда она развернула его, потянула на себя и, стиснув зубы, ударила коленом в пах.

Левадовски задохнулся от пронзившей все тело невыносимой боли и рухнул на колени. И тогда эта бабища ухватила его за волосы и развернула лицом к писсуару.

— Ты скотина, Левадовски, — с чувством повторила она и сунула его головой в мокрое фарфоровое ложе. — Это тебе за Нэнси, гад! Запомни это, Левадовски.

Поздно вечером третьего дня, когда обвиняемую вывезли из здания суда обратно в тюрьму, а все зеваки разошлись по домам, в комнате совещаний собрались трое самых важных во всей этой истории лиц — прокурор, Скотт Левадовски и мэр города Висенте Маньяни. Судья сразу объявил, что лично его это дело никак не касается, а потому что они решат, то он и огласит в качестве приговора.

— Значит, так, — положив крупные, покрытые черным волосом руки на стол, начал мэр. — Вопрос у нас простой: что с ней делать? У кого какие соображения?

— Она абсолютно нормальна, а потому подсудна, — пожал плечами Левадовски.

— Вы же сами сказали, что она психопатка, — удивился прокурор. — Как это… экспо… экспло…

— Эксплозивная, — не выдержал издевательства над термином Левадовски.

— Ну вот, — развел руками прокурор, — и как нам ее сажать с таким-то диагнозом? Ее, так получается, лечить надо.

Висенте заинтересованно слушал, но пока в разговор не встревал.

— Психопатия, строго говоря, не является заболеванием, — искоса глянув на мэра, пожал плечами Левадовски. — Я же говорил вам: это скорее патология социокультурного развития.

Прокурор сокрушенно покачал головой и тоже глянул в сторону мэра.

— Но если я ее посажу, у нее останется возможность подачи апелляции. А в клинике ее можно лет пятьдесят продержать, и никакая апелляция не поможет.

— Имейте совесть! — вспыхнул Левадовски. — Почему именно в клинике? И потом, с чего вы решили, что апелляцию удовлетворят?

И тогда мэр подал знак рукой, и оба спорщика смолкли.

— Второй может объявиться, — мрачно пояснил доктору мэр. — И необязательно здесь. А вы понимаете, что будет, если он даст признательные показания где-нибудь в Нью-Джерси?

— Что? — недоуменно уставился на него Левадовски.

— Что-что! — передразнил его Висенте. — Развалится все к чертовой матери! Я-то в этом Нью-Джерси никто!

Все трое смолкли и некоторое время так и сидели, и наконец Висенте решился:

— Значит, так: сажать ее нельзя. Не приведи господь, если копы и впрямь этого потрошителя где-нибудь в другом штате возьмут. Но содержать эту стерву нужно под присмотром, и лучше, если подольше.