Флоренс Хёрд - Поместье Вэйдов

— Ну и что? Мама закапывает иногда себе в глаза. По рассеянности, вполне для нее простительной, она могла забыть пузырек на кухне. При чем здесь миссис Кингсли?

— Я ей не нравлюсь. Она меня не любит. И, по-моему, подозревает, что я имею отношение к смерти Джефа.

— Чепуха. Она не станет носить камня за пазухой. Если она что-нибудь заподозрила, то тут же выскажет вслух. Открытая натура.

— Открытая натура? Она, наверное, каждый день открывает пузырек с каплями и стряхивает немного в мою тарелку.

— Возможно, — отозвался Тони ленивым голосом, в котором чувствовалось сдерживаемое напряжение.

Я не ожидала такого быстрого согласия. Мне казалось, Тони будет успокаивать меня, отговаривать от поспешных выводов, а он? У меюианыло в груди.

— Миссис Кингсли была бы рада выжить меня из дома. Одну, без дочки, — продолжала я.

— С чего ты взяла? — удивился Тони, высоко подняв брови.

— Она сама сказала. Вчера. Предложила мне уехать отдохнуть куда-нибудь одной.

— А ты?

— Отказалась. Но мне стало не по себе. Я далека от мысли, что ее заботит мое здоровье.

С минуту он молчал. Потом сел на самый большой сундук и вынул сигарету.

— Присядь рядом, Нэнси. Мне кажется, я тоже должен кое-что тебе рассказать.

Я села справа от него. Теперь у меня заныло не только в груди, но и в сердце.

— Я думаю, — начал он, зажигая сигарету, — сейчас будет уместно рассказать тебе, как миссис Кингсли появилась в нашем доме и заняла в нем нынешнее положение. В эту неделю мне удалось узнать нечто такое, что проливает свет на эту историю. Хотя, как теперь мне кажется, я всегда чувствовал неладное.

— Что ты узнал?

— Не торопись, послушай с самого начала. Миссис Кингсли пришла в наш дом, когда я был еще младенцем. Она была молода, красива — особой, дикой цыганской красотой. О ее муже никто ничего не знал, а она сама молчала о нем. В то время у нас был большой штат прислуги во главе с другой экономкой, не с миссис Кингсли. Ту экономку я совсем не помню. Только запах розовой воды и зеленый цвет длинного шелкового платья. Однажды ее не стало, она бесследно исчезла из моей жизни. Позднее я краем уха слышал, что миссис Кингсли поймала ее за руку, когда та что-то своровала. Не помню точно, что именно: то ли деньги, то ли масло. Не знаю, честно ли играла сама миссис Кингсли, но с тех пор она занимает освободившееся место. Работает хорошо, ничего не могу сказать против. Все у нас в порядке. Когда был жив отец, они вдвоем допоздна проверяли все счета. Даже ребенком я, помню, все удивлялся: неужели проверка счетов занимает столько времени? Теперь-то я знаю, что их отношения представляли собой нечто большее, чем отношения между служанкой и хозяином.

Лотти я помню. Мне было восемь лет, когда она утонула. У нее были длинные светлые волосы, бледное лицо — она походила на мать. Ее смерть сильно подействовала на меня. Несколько лет я просыпался по ночам с криками, мучимый кошмарами. До сих пор мне иногда снится, как она под водой, с разметавшимися волосами, хочет вдохнуть воздуха и не может, задыхается. Тело ее так нигде и не нашли. Причина смерти никогда не обсуждалась, но из намеков и полунамеков взрослых я сделал вывод, что мама каким-то образом причастна к гибели Лотти.

— Каким именно?

— Не знаю точно. Похоже, что сестра погибла из-за маминой небрежности. Мама всегда была несколько рассеянной.

Тони стряхнул пепел прямо на пыльный пол и продолжал.

— Через шесть месяцев после смерти Лотти родился Джеф, и все изменилось для меня. До этого момента отец отличал меня, делал подарки, играл со мной. Но потом весь дом сделал Джефа предметом своих забот и внимания, а я остался в тени младшего брата. Это было горько и обидно, я не заслуживал подобного забвения. Теперь-то я понимаю, что случилась обычная вещь: новый ребенок всегда становится центром семьи. Но тогда мне казалось, что он забирает мою долю в сердце родных и близких, особенно у папы и миссис Кингсли. Когда умер папа, я очень переживал. Это был еще один тяжелый удар для меня. А потом, когда прочитали завещание, я окончательно, бесповоротно, болезненно ясно понял, что отец не любил меня. Или, по крайней мере, любил гораздо меньше Джефа, потому что оставил ему все свое состояние. Я тогда был в переходном возрасте, очень опасном для психики. И каково было мое окружение? Мама ушла в мир грез. Миссис Кингсли не замечала меня. И любимый отец — и тот, даже после смерти, обидел первенца. Дважды я сбегал из дому, чувствуя себя ненужным, нелюбимым. Потом с помощью дяди Сьюарда меня по моему желанию устроили в частную школу-интернат. Да-да, конечно, я приезжал на летние каникулы, но, повзрослев, нашел другие, более подходящие для отдыха места. Я не любил свой дом, меня раздражал Джеф, капризный и своенравный, привыкший, что каждый носится с ним как курица с яйцом. Я не прощал пренебрежения ни маме, ни миссис Кингсли. С течением времени — год назад, если сказать правду, — я понял, что зря недолюбливал маму. Я решил жить в нашем доме и вернуть маме свою любовь, которую задолжал ей за все эти годы. Теперь я взглянул на все новыми глазами, и многие вещи, казавшиеся мне ранее естественными, стали удивлять и раздражать меня. Всевластие миссис Кингсли, например. Почему никто не может ей слово поперек сказать? Почему мама терпит ее своеволие? Даже дядя Сьюард никогда не заступается за маму!