Каро Рэмси: Распятие невинных

Грузовик не спеша отъехал, и на другой стороне улицы Макалпин увидел женщину, нетерпеливо поглядывавшую на светофор в ожидании зеленого света. Рядом с ней стояла маленькая девочка, не больше четырех лет, и смотрела на него. На ней было розовое платье, розовые ленты, а мягкие белокурые волосы трепал ветер. Макалпин взглянул на маленькие пухлые ножки в крошечных розовых туфельках и носочках. Не сводя с него больших голубых глаз, она сунула руку в ладонь матери, так, на всякий случай, и продолжала смотреть. Увидев, что он тоже смотрит на нее, она отступила назад, спрятавшись за мать, и через мгновение снова выглянула. Между ними проехала машина, и на секунду он ее потерял. Потом их глаза встретились. Проехал еще один грузовик. Ее мать сильнее сжала ручку, готовясь перейти дорогу. Девочка улыбнулась ему открыто, невинно, как-то по-летнему и рассеянно помахала свободной рукой. Когда они поравнялись с ним, мать инстинктивно сжала руку дочери сильнее. Она защищала своего ребенка от опасности, и Анна делала то же самое.

В этом не было ее вины.

Оказавшись в длинном коридоре, Макалпин сразу понял: что-то случилось. У дверей реанимации два врача оживленно жестикулировали, около ее двери толпились люди. Увидев, что полицейский делал записи в блокноте, Макалпин похолодел. Он бросился к двери в палату Анны, но чья-то рука преградила ему путь.

— Ал, это не…

— Да пошел ты!.. — тихо произнес Макалпин и ударил говорившего в челюсть.

Кровать была пуста.

Ее перевели в другую палату. И весь этот шум был из-за кого-то или чего-то другого.

Рыжеволосая медсестра с ребенком на руках, уткнувшимся ей в шею, отводила глаза и украдкой поглядывала на окровавленное постельное белье, брошенное на полу у раковины для отправки в стирку.

Только…

Это было не постельное белье.

Это была она.

Она была как кукла на веревочках, которая, если их перерезать, превращается в бесформенную массу. Лица не было, только розовая и бордовая корка, темная по бокам, маска страшилища, расплавленная на медленном огне. В одной глазнице виднелся кусочек чего-то белого, другая была пустой, на месте носа — сдвоенное отверстие. На вытянутой правой руке было только два пальца, сложенных будто для благословения.

Он увидел порезы на запястьях; открытые, влажные и совсем свежие — они блестели на солнце, и сочившаяся из них кровь пропитывала белый халат. Он увидел разбитое зеркало и валявшиеся рядом осколки.

И единственную прядь светлых волос.

В кабинете Грэхэма было холодно. А может, его знобило от недосыпания. Макалпин, одетый в гражданское, держал чашку с кофе обеими ладонями.

— Теперь Интерпол доволен? Получил все ответы?

— Не надо со мной говорить таким тоном. Здесь нет равнодушных. И мне очень жаль, что она умерла.

«Она оставила меня…»

— А что будет с ребенком?

— Комиссар Хауэр надеялся, что его заберут ее родители, но те вычеркнули ее из своей жизни. Даже отказались забирать тело, что уж тут говорить.

— Так что с ребенком?

— Приют, что же еще? Ее собираются назвать так же, как мать, раз ее имя нам теперь известно.

Грэхэм вернулся к папкам с делами.

— Еще раз дашь волю рукам, как с констеблем Кэпстиком, и тебе не поздоровится. — Старший инспектор достал из кармана банкноту в десять фунтов. — Выпей за здоровье малышки, должно помочь. И возьми двухнедельный отпуск по семейным обстоятельствам. Это приказ.

Больничное кладбище располагалось высоко на холме, откуда хорошо была видна гряда Кемпси-Феллз. В этот серый день двойная вершина Думгойна, нарушая унылость неба, словно бросала вызов другим холмам. У него не осталось слез, не осталось никаких чувств. Он пережил печаль, тоску, скорбь и теперь почти достиг того пространства, где не существует боли очищения. Внутри была только пустота. Он сошел с дороги и пропустил похоронный кортеж, напоследок обернувшись еще раз, чтобы взглянуть на холмы. Ему хотелось побыть одному на ее могиле с небольшим деревянным крестом.

Мать похоронили в Скелморли. Тело Робби по-прежнему не отдавали, но отец настаивал, чтобы он был предан земле рядом с матерью и они могли быть вместе навечно.

А здесь покоилась Анна, одинокая, на чужой земле.

Неподалеку от свежей могилы Анны была другая, утопавшая в цветах. Вокруг толпились люди, а в воздухе стоял запах необычной смеси — земли, утренней росы и розовой воды. Высокий мужчина чопорно представлял собравшихся друг другу, женщины в шляпках толпились около какой-то девушки. Неожиданно мелькнули знакомые каштановые волосы, и он узнал ее.