Николай БАСОВ - Высший пилотаж киллера

– Ну, ладно, – решил я, – люди, которые бегут из Куляба, способны не только паспорт продать, только бы хоть немного денег на переезд выручить, чтобы своих оттуда вытащить, и все такое. Но как они будут на новом-то месте?

Стерх хмыкнул, волна свежевыпитой водки докатилась до его мозгов, и настроение поднялось.

– Им все равно светит только поселение в наших деревнях, а там они могут себе хоть все придумать заново – и имена, и дома, и родственников, и судьбы… А если не везет и въедливые начальники попадаются, то говорят – сгорело, отняли, украли… Одним словом – провалилось. И остается им только верить. Проверять-то таких людей не пошлешь, скорее самого пошлют.

Я вздохнул.

– Хорошо, а отпечатки пальцев? Ведь в министерстве все должно быть зафиксировано?

– Оно и зафиксировано. Но только на судимых. А если нет подозрения, что ты судим, тебя никто на аккордеоне сыграть не заставит. Да никому это и в голову не придет. Я тебе больше скажу – есть такое поветрие, если за год кого-либо не поймали и в СИЗО не заткнули, это уходит как в песок. Просто прощается за давностью. Людей нет, денег нет, техники нет… В Штатах электроника, базы данных по финансовому состоянию каждого отдельного гаврика и компьютерный доступ к нему, и то меняют установочные данные, только держись. Даже такса есть, правда, немалая, но есть. Что уж про нас говорить. У нас можно одновременно жить по трем жизням, и никто никогда тебя не засечет. Система-то осталась нетронутой практически со сталинской поры…

– Хорошо, про беженцев я понял. Как еще можно изменить документы?

– Еще? Есть схема, когда меняешь документ на иностранный, а там фамилия написана, как известно, не русскими буквами. Да еще так, что и себя не узнаешь. Потом старый русский убираешь и пытаешься получить новый по заграничному. Но если в ксиве стоит штамп об отсидке, например, эта операция будет очень дорого стоить. Хотя у совсем «новых русских» именно эта схема становится популярной. Может, она дает какие-то преимущества, до которых я не докумекал?

Я проигнорировал его самокритику и попытался докумекать самостоятельно. Нет, не получилось у меня. Примитивную, бытовую уголовщину я в самом деле знал плоховато. А мошенничество – и того хуже. Мне оставалось только утешаться, что и в ментуре на мошенничествах специализируются всю жизнь, и всегда остается что-то новое.

– Так, а есть трюки с операциями на пальцах?

Он посмотрел на меня с любопытством.

– Ну, у нас в отечестве по старинке жгут их кислотой или чем-то вроде сильного проявителя, и дело с концом. Но в более цивилизованных странах, кажется, что-то делать научились. На время, правда, но все-таки получается. Недаром они решили окончательно перейти на хромосомный набор. Только это недешево, и до нас дойдет, как свет далеких звезд, с таким опозданием, что нам с тобой и рассчитывать на это не приходится.

Словоохотливость из него вдруг выветрилась. За стеклом уже темнело. Красиво было, даже уходить отсюда расхотелось.

– Слушай, Стерх, а фотографы могут знать, что пальцы от их химии становятся дефектными?

– Если фотограф настоящий, профи, то, конечно, знает. У них даже шутка какая-то на этот счет есть, только я ее забыл. Мне фотография давно опротивела, и не помогает она ничуть. Сейчас гримом меняют рожу так, что не узнаешь. Что уж говорить о пластических операциях.

– О пластических операциях, кажется, я и сам знаю, – быстро ответил я ему. – У меня жена этим занимается.

– Ну, тогда все. Дела окончены?

Я встал. Эх, вытащить бы его в зал, вычистить из него эту алкогольную дурь, такого человека можно было бы сделать. Ведь и сейчас в нем было что-то от матерой стати бойца, а вот поди ж ты…

– Так, дела, конечно, не окончены, но кое-что я выяснил. А счет ты пиши, не стесняйся, я увяз в таком деле, что бухгалтерия скупиться не будет.

Он недоверчиво хмыкнул:

– С деньгами попробую в порядке эксперимента. А если не секрет, что ты, собственно, выяснил?

Я и сам в этом не был уверен, поэтому не попытался ему даже ответить. Только загадочно блеснул глазами и пошел в сторону темного уже провала двери, ведущего в коридор.

Я не мог это сформулировать даже в лифте, когда за мной никто уже и не следил. Не мог выразить и в машине. Лишь подъезжая к дому Аркадии, понял, почему вдруг так на этом зациклился – из всех фигурантов дела под роль Комарика подходил, и то с огромным количеством оговорок, только Сэм.

Или мне следовало расширять круг поиска, чего очень не хотелось делать. Я и с этими-то людьми не знал, как быть, а если их станет больше – хоть в отставку подавай. Но из нашей Конторы, как известно, в отставку не подают.