Алексей Евдокимов - Ноль-Ноль

От карминского тона у Фила мурашки пошли по коже; он сообразил, что произносимое «братчиком», кажется, далековато от христианского канона.

— …И вот он, перекумарившись, возвращается сюда обратно. В «реал». Здесь не стало ни теплей, ни гостеприимней, а он и так полностью выпотрошен и дезориентирован. И тут я не имею права начать перед ним распинаться об индивидуальном выборе. Я выделяю ему броник, каску, ставлю в строй с ему подобными и гаркаю, матерюсь и отдаю простую внятную команду. Но команду все-таки, не мною от балды придуманную, а проверенную тысячелетиями…

…Глядя на него, Фил вдруг вспомнил, что всего лет семь-восемь назад Илюха ни о заблудших душах печься, ни в церковь забредать и не помышлял, а работал себе аккаунт-менеджером в пиар-агентстве (или что-то в этом роде) среди совершенно довольных собой и всем молодых профессионалов. «Я отирался в этой компании постоянно: в офисе, в спортзале, в клубе, нах, — делился в период почти дружеского их с Филом сближения Кармин. — Я был вроде сам такой, но я ни хера в них не понимал, никогда! Для них же ничего, что не конвертируется в бабло или в статус, не существует в принципе. Абстрактного мышления — ноль! Индивидуальных каких-то предпочтений — ноль! Сомнений — ноль! Все заранее известно, все одинаковое для всех: чего добиваться, чем вые…ся, как и где оттягиваться. Замкнутый, герметичный мир. Абсолютно цельное и абсолютно нечеловеческое существование… Я ведь до сих пор не уяснил, что это за создания такие? В них же ни добра, ни зла, ничего людского — это ж материализованные фантомы гламурных, нах, журналов! Какие-то вещи в себе: обтекаемые, неподатливые и идентичные, как яйца…»

А ведь ты испугался их, понял Фил. Еще бы! Ты все-таки, по понятным причинам, ждешь от человека где-то неуверенности, комплексов, где-то вдруг бескорыстия, где-то тяги к неформулируемому… — а в этих псевдоразумных яйцах ты вообще ничего не видел, кроме глянцевой скорлупы. Вот и сбежал от них к тем, кто способен вести разговор о высших ценностях и общественных идеалах, спорить о ненасущном, горячиться по поводам, брюха и члена впрямую не касающимся… И стараешься теперь не обращать внимания, что коллективистские абсолюты сами по себе куда как благородные — вера, отечество — и тут тоже (как и всегда и везде) для большинства провозглашающих их оказываются отнюдь не поводом преодолеть в себе эгоистическое, животненькое, а поводом себе это животненькое простить…

Вот именно, что человек — тварь слабая. И принимая надличностные ценности, он сплошь и рядом (если не как правило) все равно не готов принять ЛИЧНУЮ ответственность, от которой ценности эти тебя вовсе не избавляют, наоборот; он норовит разделить ее с соратниками, единомышленниками, единоверцами, однопартийцами, сомплеменниками, то есть попросту спихнуть… Нет, думал Фил, наверное, коллективный выход все-таки не выход, а его иллюзия, за все следует отвечать самому, в одиночку — вот это-то я и пытаюсь изо всех сил внушить моим ребятам… Но звучит это неуютно, неутешительно, как любая правда — ибо правда в том, что утешиться в этом мире особо нечем, можно только помогать: в конкретных ситуациях конкретный человек конкретному человеку. И если б я мог, ей-богу, я бы помогал каждому из вас в каждой из ваших заморочек, но меня не хватит на всех, меня ведь едва хватает даже на одного, на одну из вас…

Илья перезвонил через пару дней и продиктовал Филу мобилу некоего Антона, Никешиного приятеля, знавшего, по его собственным словам, Каринку. Шепелявящий и глотающий слова (Филу пришлось изрядно напрячься) Антон подтвердил, что Липатову он хотя и изредка, но встречает. Последний раз? Очно — ну, еще весной где-то. А по телефону — да, она ему не так давно звонила. Недели каких-нибудь полторы назад. Не в прошлые выходные? Да, кажется. Она Никешу искала, новый его номер спрашивала — у него же теперь другая мобила. Он в Питер свалил, с год назад, к родителям.

Фил хорошо его помнил, Никиту Рузова: он был из необычных пациентов. Невысокий, худой, ладный, выглядевший в свои тогдашние двадцать три-двадцать четыре на порядок старше: очки, большие залысины в светлых почти до альбинизма волосах. На жало кидать он начал из чистого любопытства и действовал неизменно с выдумкой: умудрялся таранить внутривенно и кислоту, и PCP («ПэЭсПэ», как по-нашенски зовут фенциклидин, «ангельскую пыль»), и даже грибной отвар, так что выжил лишь благодаря везению да решимости, с которой все-таки соскочил, сдавшись в «выручку». С Филом он беседовал охотно, явно радуясь возможности озвучивать действительно серьезные вопросы, на которые Фил не всегда и ответить-то мог. У него осталось ощущение, что убедительных для Никеши рациональных доводов в пользу «чистой» жизни он так и не представил, парня откровенно не удовлетворяла Филова осторожная приземленность — за высшими смыслами он, видимо, и подался к Кармину. Впрочем, у того тоже не задержался.