Патрик Данн - Лилия прокаженных

Я почувствовала себя бедной родственницей. С утра день снова обещал быть необычайно жарким, поэтому шорты, майка и панталеты показались мне вполне уместными.

Состроив гримасу, Пегги прикрыла ладонью микрофон телефонной трубки.

— Из программы «Утро в Ирландии», будете разговаривать? — спросила она шепотом и заранее отрицательно замотала головой.

Я просигнализировала — ни за что.

— Ее нет, — перевела Пегги.

Я прочертила в воздухе вертикальную черту и рядом кружок.

Пегги все поняла.

— Вернется в десять. Что передать?.. Угу… Оставили несколько сообщений на автоответчике. Что вы говорите? И по мобильному… Ясно. Звоните позже. Она будет рада вас слышать.

Пегги положила трубку.

— Программа заканчивается в девять, — повторила она слова звонившего.

— Знаю. Только интервью не хватало. Но, чувствую, в покое меня не оставят.

— Из-за эпидемии?

— К несчастью. Кстати, спасибо, что вчера держала оборону.

— Работа такая. Хочу спросить — мы в чем-то виноваты? Я имею в виду эпидемию.

Я покачала головой.

— Как на духу говорю — не думаю. Однако хочу помочь тем, кто проводит расследование, и поддерживаю связь со специалистами из больницы Святого Лоумана.

— Болезнь распространяется? Правда, что мы все заразимся?

— Если честно — не знаю, хотя сомнительно. На мой взгляд, Служба здравоохранения перестраховывается. Просто ни одно правительство не захочет показаться бездеятельным, когда под носом разгорается эпидемия и тысячи людей могут погибнуть.

— На улицах толпится народ — обсуждают происходящее; некоторые магазины закрылись; на пять часов пополудни назначена специальная месса во избавление.

— Во избавление?

— От эпидемии чумы. — Пегги принюхалась. — Вы заметили, как у нас бензином несет?

— Я вчера разлила нечаянно. — Не было смысла пугать ее лишний раз. — О мессе ты откуда узнала?

— Отец Берк выступал по городскому радио. Он и вашу статую вспоминал.

— Да ну? И что же он…

Снова зазвонил телефон. Пегги сняла трубку и опять прикрыла ладонью микрофон.

— На этот раз из газеты.

Я встала из-за стола.

— Ухожу. Пока меня не будет, кое-что сделаешь. Постарайся разузнать номер телефона Гейл на Тенерифе и позвони ей. Скажешь, мне нужно с ней поговорить. — Я посмотрела на часы. — Пусть ждет моего звонка в час дня. Дело важное.

Подхватив кожаный чемоданчик, телефон и ключи от машины, я шагнула навстречу чудесному летнему утру.

Прислонившись к перилам, я засмотрелась на одно из своих самых любимых мест — широкий луг, плавными волнами спускающийся к Бойну от фасада построенного в восемнадцатом веке особняка — Лонгвуд-Хауса. Это был истинно сельский пейзаж, будто сама природа щедрыми мазками нанесла на полотно поле с живой изгородью, рощу и реку, лес и озеро, прихотливо разбросав тут и там каменные глыбы, увитые вьющейся зеленью. Солнце заливало все вокруг теплым медом своих лучей. Смолкли птицы в листве деревьев, и только жужжание пролетавшей мимо пчелы иногда нарушало тишину.

Напротив меня три дуба росли так близко друг к другу, что утратили индивидуальность и казались горбатым островом, поднявшимся из моря травы: За ними высились отдельные деревья, насаженные по всему полю где придется. Еще неделю назад конский каштан украшали тысячи золотистых, в рыжую крапинку свечек, и в тот ветреный день его крона казалась расшитым узорами старинным платьем, в водовороте пышных юбок которого кружится в танце на балу дама. Но сегодня не было ни дуновения, и в дымке цветочной пыльцы, как в тумане, окружавшие луг деревья выглядели плоскими и безжизненными.

Планировка и посадка парковой зоны, ныне принадлежавшей государству и открытой для публики, была заслугой англо-ирландской аристократки леди Джейн Тиррел. Догадывалась ли она, что ее семье, как и всему их классу, придется, в конце концов, отказаться от притязаний на собственность? Вряд ли. Да и не важно. Интересно, за что добрым словом вспомнят нас жители Каслбойна лет через двести?

Я подумала об отце. Он часто говорил, что успехи медицины двадцатого века в борьбе с инфекционными болезнями — самое великое наследие из всего, что поколения людей завещали человечеству. Сам он вырос без отца. Тот скончался от туберкулеза. Одна его сестра на всю жизнь осталась калекой из-за полиомиелита, другая поседела в шестнадцать лет, переболев брюшным тифом. Все изменилось благодаря медицинской науке, однако на исходе столетия появились новые пагубные заболевания, а хорошо известные, такие как туберкулез, вернулись и стали еще опаснее. Хотя жизнь стремительно двигалась вперед, многое осталось прежним. Несмотря на компьютеры, Интернет и глобальную экономику, в третьем тысячелетии люди страдают от голода, болезней и религиозной нетерпимости, как и в Средние века.