Дин Кунц - Лицо в зеркале

И мысль эта будет вдалбливаться в умы общественности час за часом, день за днем, пока будет разворачиваться трагедия Ченнинга Манхейма.

Корки намеревался сначала уничтожить своего пленника эмоционально, потом психически, наконец физически. Фиксируя этот процесс, растянутый на недели, на видеопленку. С тем чтобы, размножив каждую из кассет на заранее приобретенном для этой цели оборудовании, рассылать их в избранные периодические издания и новостные программы в качестве доказательств тех страданий, которым будет подвергаться Эльфрик.

Некоторые средства массовой информации, конечно же, отказались бы от показа этих видеоматериалов, но Корки не сомневался, что найдутся и такие, где во главу угла ставится конкурентная выгода, независимо

от совести и вкуса, и где всегда хватаются за что-то сенсационное. Так что ему не приходилось опасаться за то, что широкая общественность не узнает о его подвиге.

Перекошенное ужасом лицо мальчика потрясет нацию, нанесет еще один, и не последний, мощный удар по устоям американского порядка и стабильности. Миллионы граждан будут лишены чувства безопасности, вера в которую и так пошатнулась.

Когда Корки подходил к своему «БМВ», в двух кварталах от бунгало Хокенберри, меч молнии рассек облака, раздался оглушительный удар грома, небеса разверзлись. Моросящий дождь мгновенно сменился обрушившимся на землю ливнем.

Если удар грома Корки истолковал как знак грядущего триумфа, то гром и молния только подтвердили, что успех задуманного обеспечен.

Небо вновь осветилось молнией, загрохотало. Тяжелые капли, нет, струи холодного дождя, пробивая листву, барабанили, барабанили, барабанили по тротуару и мостовой.

Полминуты Корки танцевал, как Джен Келли, и пел «Тряхни своей штучкой», не волнуясь из-за того, что его могут увидеть.

Потом сел в машину и уехал. В этот самый важный день его жизни предстояло еще многое сделать.

Пока Этан дожидался кабины больничного лифта и музыки, от которой чахла душа, зазвонил его мобильник.

— Где ты? — спросил Рисковый Янси.

— В больнице Госпожи Ангелов. Собираюсь уезжать.

— Ты в гараже?

— Спускаюсь туда.

— На нижний или верхний уровень?

— На верхний.

— На чем приехал?

— На белом «Экспедишн», как и вчера.

— Жди меня. Нужно поговорить, — и Рисковый отключил связь.

Этан спускался на лифте один и без музыки. Вероятно, вышла из строя звуковая система. Из динамика под потолком доносились лишь какие-то хрипы и шипение.

Когда лифт опустился на один этаж, Этану показалось, что сквозь помехи слышится голос. Но, и без того слабый, он тут же стал еще слабее, и Этан не смог разобрать ни слова.

К тому времени, когда лифт миновал три этажа, Этан уже убедил себя, что это тот самый голос, в который он вслушивался полчаса, прижимая к уху телефонную трубку. И так стремился разобрать хоть слово, что впал в транс.

А потом из динамика под потолком, сквозь помехи, явственно донеслось его имя. Из очень далекого далека.

— Этан… Этан…

В туманный зимний день, над берегом или бухтой, морские чайки, высоко в небе, иногда звали друг друга двузвучными криками, в которых слышались тревога и поисковый сигнал, издаваемый с надеждой на ответ, и не было в мире более печального крика. В этом зове: «Этан, Этан», похожем на эхо, отдающееся от стен глубокой долины, звучали те же печаль и срочность.

Однако у него и в мыслях не было, что в их тоскливых голосах ему слышится его имя. Не думал он и о том, что крики чаек в тумане звучат как голос Ханны, а вот сквозь статические помехи в динамике кабины лифта точно пробивался ее голос.

Она больше не звала его по имени, выкрикивала что-то неразборчивое. Но в голосе звучала та самая тревога, с которой кричат человеку, стоящему на тротуаре и не ведающему, что с крыши соседнего дома уже отвалился кусок карниза и теперь падает ему на голову.

Между вестибюлем и верхним уровнем гаража, за пол-этажа до нужного ему места, Этан нажал на кнопку «СТОП» панели управления. Кабина остановилась, чуть покачиваясь на тросах.

Даже если голос действительно обращался к нему, и только к нему, через динамик под потолком кабины, а о душевном расстройстве не было и речи, он не мог позволить себе впасть в транс, как это случилось в его кабинете.

Этан подумал о туманных ночах и несчастных матросах, которые слышали пение Лорелеи [66]. Они разворачивали корабли на голос, откликаясь на ее зов, разбивали их о скалу, тонули.