Дин Кунц: Ледяная тюрьма

Туннель стал шире. Ледяные стенки стали тоньше, но зато и игра света пропала. Значит, темнее стало.

У него появилось ощущение, что впереди — какое-то более свободное пространство. Да что там, он выходит на простор. И вода стала много чище, чем выше была. Уже потому, что частички льда попадались на глаза куда реже. Еще несколько секунд, и он увидел сигнальные огни внизу — сначала зеленый, потом — красный. Потом в луче светильника, который был у него в руке, появились очертания чего-то огромного, серого, проступающего из пропасти под ним, внизу.

Даже доплыв до крыла «Ильи Погодина» и уцепившись, чтобы передохнуть чуть-чуть, за мачту радиолокатора, Харри еще не до конца верил в то, что они все уцелеют, несмотря на чудовищное давление вокруг. Он предполагал, да что там, наполовину был уверен, что легкие его взорвутся, как гранаты, а кровеносные сосуды лопнут, как проколотые воздушные шарики. Он не представлял, как может подействовать чрезмерное давление на организм человека, просто потому, что не очень хорошо в этих вещах разбирался: может, его легкие и не порвутся, как знать? Однако нарисованный воображением живой образ представлялся весьма убедительно.

Хуже всего, Харри как-то не понравилась и сама подлодка. А разглядеть ее времени у него не было: ему пришлось ждать более минуты, пока не выберутся из туннеля все остальные. На лодке горели все ходовые сигнальные огни: по левому борту — красный, по штирборту — зеленый, на крыле — белый, да еще желтый индикатор сближения... Может, это так избыточное давление подействовало, а может, сказывалась усталость, но «Погодин» не приглянулся Харри. Какая-то пустяковина, игрушка детская. Никак не назовешь солидной. После пережитого ужаса субмарина почему-то ему напоминала рождественскую елку. Огнями, наверное. Нежная какая-то, хрупкая конструкция. Так, склеили что-то на скорую руку из черного целлофана.

Рита надеялась распрощаться со страхами, которые должны были улетучиться, как только она достигнет днища туннеля, а значит, избавится от всего этого льда по бокам. Но ледовый-то остров по-прежнему оставался, он висел над головой, да еще какой: высотой с семидесятиэтажный небоскреб, почти в полтора километра длиной, да что там небоскреб: несколько гигантских красавцев Манхэттена надо составить один на другой, чтобы получилось сравнимое по масштабам сооружение. Рита понимала, что айсберг — плавуч, что он легче воды, что он не станет тонуть, чтобы тяжестью своей пришпилить ее к океанскому дну, да и валиться на нее или падать на нее не будет, но ей было страшно подумать даже о висящей над нею ледяной горе, и она не смела глянуть вверх.

В «Ауди» было холодно, потому что двигатель машины не работал и печка, значит, тоже не грела. Снег и три размозженных ветви дерева влезли на переднее сиденье через выдавленное ветровое стекло автомобиля и накрыли собой приборный щиток, а родителей Риты присыпав по пояс. Родители сидели в снегу и молчали, и были мертвы, и, чем больше времени проходило, тем яснее становилось Рите, что не доживет она в своем зимнем пальтишке до прихода спасателей. Освещение приборного щитка было включено, и потому в кабине «Ауди» темно не было; она различала за окном снег, снег со всех сторон, давящий на все окна; девочка она была умненькая, так что понимала, что глубина снежного покрова могла доходить метров до тридцати, слишком глубоко, чтобы она могла надеяться на себя — самой ей не выбраться, не прокопать такую глубину. А пока ее найдут спасатели, пройдет уйма времени. Стоило бы напялить на себя тяжелое пальто отца, и после задержки, после опасно долгого промедления, она постаралась ожесточиться и не принимать близко к сердцу все, что теперь перед ее глазами, и пробралась на переднее сиденье. Сосульки смерзшейся малиновой крови свисали из ушей и ноздрей отца, а в горле матери торчал сук ветки дерева, принесенной лавиной, — это зазубренное острие убило ее: лавина вдавила разбитую ветку в кабину, через дыру на месте выбитого ветрового стекла, а потом снег лишь еще немного надавил сзади. Лица у родителей посинели и посерели. Их широко раскрытые глаза побелели, потому что холод прихватил их изморозью. Сначала Рита долго-долго глядела на все это, а потом уже не могла она на это смотреть, но стала расковыривать снег, чтобы отодвинуться подальше от отца. Ей было только шесть лет, ребенком она слыла смышленым и для своего возраста сильным, но все же слишком уж она была тогда мала. Ей показалось, что стащить пальто с отца не удастся, потому что труп уже закоченел, а руки покойника остались в рукавах. Но выяснилось, что, ведя машину, отец сбросил пальто, оно было только накинуто на него. Сейчас мертвое тело отца сидело на пальто, навалившись на него окостеневшей спиной, и Рите, после многих подергиваний и подталкиваний, удалось с трудом вытащить из-под трупа столь ценную теплоизоляцию. Схватив свою добычу в охапку, она поползла назад, на заднее сиденье, где не было прокравшегося в кабину снега и где она, свернувшись калачиком, тщательно закуталась в похищенное у папы пальто. И стала ждать помощи. Она и голову засунула под полу пальто, сберегая так в этом своем укрытии не только тепло своего тела, но и свое дыхание, которое тоже ведь было теплым. Немного спустя, пригревшись под бархатной подкладкой, она заметила, что ее клонит в сон, и, пытаясь удержаться в состоянии бодрствования, она в воображении своем поплыла из холодной машины в куда более холодные края. Всякий раз, когда она вырывалась из объятий губительного сна, пытаясь сообразить, что с ней и где она, она чувствовала себя еще более вялой и разбитой, чем в прошлый раз, когда вот так же хотелось спать. Но она не забывала, что должна прислушиваться: вдруг кто-то спешит на помощь. Спустя какое-то время — какое именно, в точности она сказать не может, но ей показалось, что прошла вечность — она услышала вместо шагов спасателей шум какого-то перемещения на переднем сиденье: треск ломающегося льда — ее покойные папа и мама устали сидеть там и решили перебраться поближе к живой дочке. Небось им тоже захотелось уютного тепла под бархатной подкладкой большого и тяжелого зимнего пальто. Щелк: это хрустнула кровавая сосулька, вот она уже выпала из ноздри отца, потом еще одна. И еще треск: они лезут сюда, к ней. Жуткий треск ломающегося льда: они рвутся на заднее сиденье. Треск-треск-треск — хрустит лед... а вот и голос, шепчущий ее имя, знакомый голос шепчет ее имя? И холодная рука лезет под пальто: Рите-то тепло, вот этой руке и завидно стало, и она, эта рука, возжелала украсть тепло у Риты...