Дин Кунц - Ледяная тюрьма

Ладно тебе. Просто я боялся: веревка перетрется, утес обвалится, еще что стрясется. А все обошлось.

Да успеешь умереть. Просто время твое не вышло. И место не то.

Брайан тогда решил, что Роджер философствует, и еще удивился этому — не очень-то Брескин походил на любомудра. Теперь же до него дошло, что то, что он счел глубокомысленностью, на самом деле означало наглую, неприкрытую угрозу, что Брескин просто искренне и от всего сердца пообещал прибегнуть к насилию.

То ли Брескин не пожелал, чтобы Джордж был всему свидетелем, то ли не захотел нападать на Брайана тогда или еще раньше по каким-то иным, непонятным, необъяснимым, безумным соображениям — кто знает, что на уме у сумасшедшего? Теперь-то было куда больше свидетелей, не один только Джордж, а вовсе не было похоже, что Роджера это как-то тревожит.

Но хотя этот разговор и всплыл в памяти Брайана, который снова пережил и прочувствовал его, все равно Брайан попытался лишь увернуться, метнувшись к стене туннеля. Но не смог: они сцепились друг с другом и полетели в темноту. Могучие ноги Брескина обхватили Брайана, словно челюсти краба. Потом Брайан почувствовал руку на своем горле. На своей маске.

Джордж Лин подумал, что русские аквалангисты с подводной лодки решили напасть на них.

С того самого момента, когда он услышал о предложении россиян прийти на помощь, Джордж понял, что у них на уме какие-то коварные штучки. Он, понятно, попытался вычислить, на что они способны, но такого вообразить не мог: это же надо — убивать людей в предательских глубинах туннеля. Чего им вздумалось затеять такие хлопоты ради уничтожения кучки иностранцев, которые и так обречены на погибель, потому что ученых этих или разорвет на мелкие кусочки, или утопит в убийственно студеном море тот взрыв, что грянет в полночь? Какое-то бессмысленное, бесцельное безумие, но, с другой стороны, ему было хорошо известно, что ничто из всего того, что творили и творят коммунисты, не бывает осмысленным. Нигде, в любом уголке мира, не только в России или Китае, но и в иных уголках земного шара, и всегда, правили ли коммунисты или же только рвались к власти, запугивая население, не бывало, чтобы в деяниях этой ужасной власти обнаруживался какой-то смысл. В их идеологии не было ничего, кроме безумной жажды неограниченной ничем власти, их политика выглядела каким-то идолопоклонством, безумным культом, страшной религией, отлученной от нравственности и даже рассудка, а их кровавые буйства и беспредельную, бездонную жестокость никогда не поймет и не уразумеет всяк, кто не разделяет их сумасшедших убеждений, сколько бы и как бы он ни старался разобраться в столь ужасных деяниях.

Джордж предпочел бы поспешить вплавь наверх, к началу туннеля, чтобы выползти из круглого бассейна, а потом выбраться на верхушку айсберга, отыскать одну из скважин со взрывчаткой, улечься поверх нее, и пусть полуночный взрыв разнесет его на мелкие кусочки, потому что такая смерть будет чище какого угодно рода погибели от рук тех людей. Но он не мог сдвинуться с места. Его пальцы так плотно охватили кабель антенного фидера, что ни клей, ни сварка не сумели бы обеспечить более прочного шва. А правая ладонь до того цепко держалась за галогеновую лампу, что даже пальцы болели.

Он ожидал гибели, думая, что умрет так, как умирала сестра. Как матери пришлось умирать. Как умирали дедушка с бабушкой. Прошлое рванулось вперед, чтобы объять собой настоящее.

Каким дураком он был, рассчитывая скрыться от ужасов своего детства. Нет, в конце концов, ягненка все равно режут.

За Харри, чуть повыше и немного сбоку его головы влачился воздуховод, а водолазная маска, прикрепленная к концу этого шланга, болталась чуть выше. Харри смог ухватить маску и, притянув ее к себе, попытался нацепить ее на лицо. В маске было много воды, и Харри не смог задышать сразу же, он побоялся, хотя легкие горели огнем. Сумев натянуть один угол резинового кольца, он добился того, что кислородно-гелиевая смесь вытеснила воду из-под плексигласового окна спереди маски, и лишь убедившись, что воды под маской не осталось, он, еще прочней закрепив тот самый уголок овальной резиновой рамки, позволил себе сделать глубокий вдох, потом еще и еще, и еще, истекая слюной, глотая и давясь слюной, и задыхаясь от облегчения. И эта слюна с ее непонятным привкусом из-за странных запаха и вкуса дыхательной газовой смеси была куда роскошнее и сладостнее, чем все яства и напитки, которые довелось ему пробовать за всю его не столь уж долгую жизнь.