Стивен Миллхаузер - Метатель ножей

С самого начала было объявлено, что консорциум планирует сохранить здание длиной в квартал нетронутым, как и все мельчайшие архитектурные детали – от лепнины листьев и ягод на колоннах при входе до старинного мраморного фонтана девятнадцатого века, что располагался в дальнем углу на первом этаже. Ходили слухи, что здание превратят в конторское. Почти тут же пошли толки иного рода, и теперь мы перешептывались о том, что консорциум планирует воскресить универмаг, вернуть ему былое великолепие. Начали поговаривать о том, что консорциум приобрел в городе и другие универмаги, что и в других местах возникают фабрики и магазины консорциума. К подобным разговорам мы прислушивались слегка опасливо, ибо не понимали уже, хотим мы возрождения нашего универмага или желаем лишь непрерывности бесконечных бурых сумерек его упадка.

Открытие назначили на раннюю весну. Всю осень и зиму мы тревожно ждали, а за огромными витринами, затянутыми белой тканью, слышалось урчание радиоприемников рабочих, грохот молотков и визг пил, скрежет тяжелых предметов, царапающих полы; темные леса высоко вверху, в белых зимних небесах, казались сложным, загадочным порождением разрухи.

Не говоря вслух, мы вспоминали бесконечное ожидание детства: ожидание постепенно разъедали неудачи и тревога, а день, о котором мечталось, подползая все ближе, наливался бременем невозможных желаний.

И пришел день, совсем обычный – холодное ясное утро в середине апреля. И сюрприз поразил нас: нашему взору, но словно бы тайно, явился величественный универмаг, новый торговый центр, что будто бы стоял все время, прячась в тенях наших вянущих надежд. Новый универмаг тянулся в ясный синий день своими девятнадцатью этажами. В громадных зеркальных окнах цоколя и сияющих полукруглых стеклах обновленного гранитного фасада дрожали и мерцали искривленные отражения красно-коричневых конторских зданий.

Двери уже открылись, но невозможно было не остановиться у витрин, поскольку консорциум, будто ощутив наши колебания, не поскупился на расходы, чтобы удержать нас возле них. В одной витрине располагался песчаный пляж с морскими водорослями и ракушками у самой полосы прибоя, и кусок океана, где плескались низкие волны. Замечательно реалистичная сцена – яркоголубое небо, неспешно плывущие облака с синими тенями, спасатель-манекен в белом кресле, низкие волны накатывают и отползают вновь, накатывают и отползают, далекий маяк – не больше наперстка, – а на переднем плане загорают три изящных женских манекена в сверкающих серебристых купальниках. Вдруг манекены сели – и зрители поняли, что это живые женщины притворяются манекенами, – и сейчас же негибко легли, а мы засомневались: быть может, это автоматоны притворяются живыми женщинами; спасатель отказывался двигаться, отказывался подать знак; и чайки – может, настоящие, а может искусные модели, – важно расхаживали по песку.

Мы улыбались, задумчиво хмурились, мы воздавали должное некой оригинальности витрин, но в то же время сдерживались, сопротивлялись соблазну очарования. В конце концов, мы жаждали не подобных представлений, а чего-то совершенно иного, что вернуло бы нас в лучшие времена, когда еще оставалась надежда – чего-то, что можно найти лишь внутри. Неудивительно, что мы колебались.

Неторопливо, чуточку нервно мы прошли через высокую арку восстановленного входа к новым стеклянным дверям. Стеклянные панели беззвучно раздвинулись, приглашая нас ко внутреннему ряду старинных вращающихся дверей, медлительных и темных, напомнивших нам детство и старое черно-белое кино, – они вели в сам универмаг.

Мы попали в громадный Большой Зал, поднимавшийся до третьего этажа. Широкий коридор, вдоль которого выстроились манекены в турнюрах и нижних юбках, в цилиндрах и пальто, вел к отреставрированному фонтану с шестью скульптурами, символизирующими Честность, Промышленность, Изобретение, Торговлю, Экономию и Республику. И мы обрадовались, мы обрадовались: наш фонтан никогда не был так роскошен. Но нас не одурачили, мы прекрасно понимали, что это воскрешение пропавшего золотого века, века, в который ни один из нас не верил до конца, было расчетливым призывом к колеблющейся частице наших натур. И все же, не поддаваясь этому призыву, мы восхищались его изощренностью. Мы сразу разглядели, что намеренно старомодный архитектурный стиль мешался с агрессивно современными деталями, вроде стеклянных лифтов, что поднимались по ажурным металлическим столбам, и центральной лестницы, не мраморной, но составленной из элегантно закругленных эскалаторов с прозрачными стенками; эскалаторы вели в бельэтаж, где покупатели уже пили кофе за белыми металлическими столами, откуда открывался вид на Большой Зал. Дерзкое сочетание старомодного и суперсовременного – одно подчеркивает другое, и все ради того, чтобы обольстить нас, укротить наш скептицизм, – самый потрясающий эффект, достигнутый консорциумом. Его более фундаментальные нововведения и намерения открывались нам постепенно.