Франк Тилье: Монреальский синдром

Рот пожилой женщины приоткрылся, она заговорила:

— Я догадывалась, что рано или поздно вы придете. После смерти Манёвра и самоубийства Шателя все стало рассыпаться: эффект домино, косточки падают одна за другой.

Она чуть наклонила голову, всмотрелась — так, будто хотела прочитать мысли Люси.

— Не судите меня так строго, мадам, не думайте, что я худшая из преступниц. Надеюсь, раз вы приехали сюда, значит — поняли, что мы с отцом хотели совершить.

Шарко позади шепнул что-то на ухо руководителю группы захвата, и спустя несколько секунд все тихо вышли, оставив его и Люси наедине с Колин. Он закрыл дверь и подошел ближе. А Люси в это время уже говорила, не в силах сдержать ярость:

— Совершить? Это вы называете «совершить»? Вы убили беззащитного старика, вы повесили его и выпотрошили! Вы с фантастической жестокостью зарезали женщину и ее друга — им обоим не было еще и тридцати! Вы действительно худшая из преступниц!

Хозяйка дома села на кровать, всем своим видом выражая покорность.

— А чего вы от меня хотите? Я — «пациент зеро», я была им всю жизнь и остаюсь им. Синдром Е хлынул из моего черепа в тот памятный летний день пятьдесят четвертого года, безвозвратно изменив самую структуру моего мозга. Крошечной его доли, но этого достаточно. Готовность к насилию стала частью меня, а то, в чем насилие проявляется, не всегда… не всегда уж очень рационально. Поверьте: если бы я могла извлечь и проанализировать собственный мозг, я бы это сделала. Клянусь, сделала бы.

— Вы… вы сумасшедшая.

Санате, поджав губы, покачала головой:

— Всего этого не должно было случиться. Мы хотели просто-напросто изъять из обращения, забрать себе копии фильма, которые Жак Лакомб ухитрился разослать чуть не по всему миру. И нам это удалось, да, удалось, мы разыскали б о льшую часть, даже до Америки добрались, и все было бы хорошо, если бы… Если бы не эта чертова бобина, отправленная из Канады в Бельгию. Вот надо же было… надо же было Шпильману сунуть нос в наши дела! Есть такие люди, настоящие параноики, помешанные на заговорах и секретных службах, именно они нас больше всего и пугают. Потому что стоит где-то соскочить какой-то гайке, они это чуют и немедленно реагируют. Ей-богу, у них есть шестое чувство. Возможно, этот Шпильман видел фильмы ЦРУ, ставшие доступными после статьи в «Нью-Йорк таймс». Когда он раздобыл, одному господу ведомо какими способами, эту бобину и просмотрел пленку, он сразу заметил в правом верхнем углу кадра белый кружок. Фирменный знак Лакомба… И сразу понял, что ему в руки попал, скорее всего, еще один из фильмов ЦРУ, ускользнувший от экспертов при расследовании. Ну и стал копать. Стал разбирать фильм по косточкам. И увидел там мое лицо… мое лицо в детстве…

Шарко, который стоял рядом с Люси, прервал монолог:

— Вы все время говорите «мы», «нам»… «Мы хотели изъять из обращения копии…», « нам это удалось…». Кто это — «мы»? Французские секретные службы? Армия?

Она поколебалась, но в конце концов ответила:

— Люди. Те самые люди — а их много, — которые каждый день трудятся над тем, чтобы защитить нашу страну. Только не смешивайте нас с этими подонками, с этим жульем, наводняющим улицы ваших городов. Мы — ученые, мыслители, руководители, принимающие решения, и мы делаем все, чтобы обеспечить миру прогресс. А прогресс требует жертв — независимо от того, каковы эти жертвы. Так было всегда, ну и зачем же менять установленный порядок?

Люси уже не могла устоять на месте, у нее внутри все кипело от размеренных речей этой психопатки, от ее спокойствия, от ее хорошо поставленного голоса.

— Такие жертвы, как несчастные египетские девочки? Они были еще совсем детьми! Их-то за что?

Колин Санате сцепила зубы, сдерживая желание ответить, но молчать все-таки не смогла: раз уж начала оправдываться, надо продолжать.

— Отец умер за два года до геноцида в Бирме. Он всю жизнь отслеживал проявления синдрома Е, доказательства его существования. Он никогда не проводил полевых испытаний, потому что прекрасно знал: все это можно создать и исследовать в лаборатории. Сначала он меня просто использовал, потом втянул в свою работу, сформировал как ученого, практически обусловил то, что я продолжила его поиски, пошла по его стопам. Я училась на медицинском, занималась научной работой, специализировалась в нейробиологии. Меня никто не спрашивал, меня в это… втравили. Я выросла среди военных, среди людей с суровыми лицами, в домах без окон, и стала сама отслеживать этот пресловутый синдром, только уже в полевых условиях.