Дэвид Моррелл - Крайние меры

— В таком случае разбудите меня, пожалуйста, когда приедем на место.

— Не глупите, — строго произнесла Джилл. — Вставайте. Как только поезд остановится, я должна быть готова к пробежке.

— Вы всегда кипите энергией в такую рань?

— Нет, только с перепугу. Кроме того, для тех, кто привык дежурить ночами, сейчас не раннее утро, а скорее вечер.

— Ну, это не для меня. — Питтман ощущал резь в глазах, как от песка.

— Сейчас я вам кое-что шепну, и вы сразу проснетесь. Согласны?

— Ну, если только это что-то хорошее, пожалуйста!

— Завтрак. И я за него плачу.

— У вас нет выбора, потому что в кармане у меня ни гроша. Но, должен заметить, вы обладаете огромной силой убеждения.

— Монтпильер? Звучит совсем по-французски.

— Первыми поселенцами в этом районе и были французы.

— И это называется столицей Вермонта? — Питтман сидел с Джилл в ресторане за столиком у окна, из которого открывался вид на живописную улицу с домами в стиле Новой Англии. — Похоже, здесь живет не очень много людей.

— Менее десяти тысяч. А во всем штате около шестисот.

— Прекрасное место для беглецов.

— И еще для школы, изолированной от внешнего мира, где учат, как стать аристократами.

Питтман отпил немного кофе и произнес:

— В вашем голосе я уловил едва заметные нотки неодобрения.

— Едва заметные? Вовсе нет. Родители пытались воспитать меня именно таким образом — в духе снобизма. До сих пор они в ужасе от того, что их дочь — медсестра. «Ах, эти больные! Ах, эта кровь!»

— Мне кажется, у вас больше денег, чем...

— В приличном обществе это не принято обсуждать.

— С манерами у меня всегда были сложности.

— Миллионы.

Питтман моргнул и поставил стакан на стол.

— По совести, я никогда не знала, сколько именно, — продолжала Джилл. — Мои родители не говорили об этом. Мы по-разному смотрим на жизнь. Меня даже хотели в наказание лишить наследства.

— Так вот почему вы упомянули о трастовом фонде ваших дедушки и бабушки.

— Это они заработали все деньги, но сумели остаться людьми. Зато папочка с мамочкой полагают, что богатство дает им право относиться к людям свысока.

— Я смотрю, вы не на шутку рассердились.

— Я же сказала вам, что люблю людей, стараюсь им помочь, никогда не манипулирую ими. Дедушка с бабушкой предвидели семейный конфликт и открыли трастовый фонд на мое имя, подарив мне, таким образом, независимость.

— Мы с вами одинаково мыслим. Когда я был репортером...

— Были? Да вы и сейчас репортер.

— Нет. Сейчас я составитель некрологов. Но было время... еще до смерти Джереми... до того, как я развалился... Больше всего мне нравилось готовить разоблачительные статьи о коррупции среди самодовольных представителей истеблишмента, особенно в правительстве. С каким удовольствием я стаскивал их с пьедестала, заставляя в полной мере испытать ту жизнь, которую ведем мы — пасынки этого мира.

— Стаскивали с пьедестала аристократов вроде Джонатана Миллгейта?

— Я делал для этого все, что мог.

— Только никому не говорите. Не то подумают, что у вас были серьезные мотивы и что вы действительно хотели...

Она так и не произнесла «убить его». Подошла официантка, чтобы принять заказ, и Джилл замолкла. Она попросила принести грейпфрут, английскую лепешку из ржаной муки и йогурт, а Питтман — мясное ассорти и яичницу с беконом.

— Вы никогда не восстановите свою форму, — заметила Джилл.

— Но хлеб я заказал из муки грубого помола. Вы разве не обратили внимания? Кроме того, за последнее время я израсходовал столько энергии!

— Правильно. Вам недостаточно внешних опасностей, вы решили убить себя избыточными калориями.

— Побойтесь Бога. Я просто пытаюсь заправиться.

Джилл хихикнула, осмотрела уютное помещение в старинном стиле, отделанное деревом теплых тонов, и, поднявшись, сказала:

— Я сейчас вернусь.

— В чем дело?

— Кто-то оставил газету «Ю-Эс-Эй тудей».

Джилл, видимо, захотелось просмотреть газету, но когда, вернувшись на место, она взглянула на первую полосу, то пробормотала себе под нос:

— У меня вдруг пропал аппетит.

— Все так скверно?

Официантка усаживала за соседний с ними столик двух посетителей — мужчину и женщину.

Джилл передала ему газету со словами:

— Некоторые вещи лучше не произносить вслух.

Питтман пробежал глазами статью и пришел в замешательство. Набранный крупным шрифтом заголовок гласил: «Безумный составитель некрологов продолжает серию убийств». Питтман обвинялся в убийстве отца Дэндриджа, а также человека, который вместе с двумя коллегами был послан сыном Миллгейта в дом Джилл, чтобы выразить ей благодарность за самоотверженную помощь тяжелобольному государственному деятелю. Помимо всего прочего, Питтмана подозревали в похищении девушки.