Мишель Ловрик - Книга из человеческой кожи [HL]

Далее я отправился по пенным соленым водам на север, пока скалистый мыс не увлек нас в улыбающийся белый залив Ислея. На пристани я нанял самого незаметного arriero. Его пеоны навьючили осликов моим багажом, усадили меня самого, и целых три дня я трясся в седле, направляясь через горы и долины в Арекипу. Всю дорогу Эль-Мисти важно помахивал нам своей белой снеговой шляпой. В косых солнечных лучах гора вдруг напомнила мне берет старого дожа.

Шляпы и горы, головы и холмы. Здешние перуанцы, мужчины и женщины, предпочитали черные шляпы, в которых они выглядели так, будто носят на головах миниатюрные горы. Мой arriero сообщил мне, что подобный головной убор и впрямь был данью уважения и поклонения Эль-Мисти. И одними шляпами дело не ограничивалось. Мы ненадолго остановились в усыпальнице, где я увидел мумифицированные головы индейских предков — их черепа с самого детства подвергали особой обработке с помощью веревок и камней, так что лицевые кости у них стали вытянутыми, подобно оливкам, а лбы походили на снежные пики.

— Глупость человеческая границ не имеет, — заметил я своему arriero.

И мысль о глупости навела меня на приятные воспоминания о святой Каталине, героине монастыря, который я намеревался почтить своим визитом. Эта благословенная дама измыслила многочисленные и разнообразные пытки, дабы изуродовать собственное тело, рядом с которыми проделки туземцев с черепами казались детской шалостью.

Слишком поздно я заметил, что arriero мои слова не понравились. Он резко отвернулся. Я уже слышал, что эти arriero не отличаются мирным и покорным нравом. Лишиться его услуг в столь отдаленном месте — значит навлечь на себя нешуточные неприятности. Он с упреком заявил:

— Я знал вашего отца, конт Фазан. Я работал на него на рудниках в Кайломе. Он был великим человеком.

— Действительно, — согласился я. — Милый добрый папочка. Как мне его не хватает!

После этого я понял, что arriero будет верно служить мне. Он приступил к делу незамедлительно, снабдив меня ворохом полезных сведений о «жене» моего отца, проживающей в Аре-кипе, некоей Беатрисе Виллафуэрте. Эта женщина по-прежнему обитала в доме моего отца, то есть в моем доме, так как власти удовлетворили ее иск гражданской жены. Из рассказа моего arriero я заключил, что эта Беатриса была местной красавицей и рьяной католичкой к тому же. Когда отец умер, она заказала по нему роскошную поминальную мессу в монастыре Святой Каталины. И она по-прежнему орошала его могилу обильными слезами.

В Венеции мой отец именовал это создание не иначе как «экономка». Я сделал вид, что мне известно все об этой праведной Беатрисе и что в космополитической Венеции подобным вещам не придают особого значения.

Однако же известие о том, что у нее есть сын, застало меня врасплох, да так, что я едва не задохнулся от неожиданности.

Арекипа встретила меня ослепительной белизной, как сверкающий на солнце бриллиант чистой воды, ограненный в предгорьях Эль-Мисти.

— Sillar, [113] Тесаный камень; каменный блок (исп.). — пояснил мой arriero, — здесь белый. Как и люди. Здесь больше испанцев, чем где-либо. Белая кожа.

Он растолковал мне, что здешний sillar — это разновидность вулканического туфа, который горы стряхивают с себя во время конвульсивных припадков, изрядно прореживая поголовье населения. Город отстроился практически заново после ужасающего землетрясения в 1784 году, так что сейчас, по словам моего проводника, он стал еще краше, чем прежде.

— Сколько человек погибло, — восторженно затаив дыхание, осведомился я, хотя прекрасно знал ответ, — в 1784 году?

Мы подъезжали к городу со стороны Пуэнте-Реал, где наш отряд остановил солдат и потребовал, чтобы мы представились. Когда я назвался Мингуилло Фазаном, сыном Фернандо Фазана, у него отвисла челюсть. Он поспешно нацарапал что-то на клочке бумаги:

— Это для Intendencia, [114] Комендатура; управление губернатора ( исп. ). благородный сэр. Примите мои извинения. — И взмахом руки пригласил нас въехать в город.

Мы поднялись на небольшой холм в самом центре метрополии. И тут я понял, почему мой отец проникся столь сентиментальной привязанностью к этому городу. Арекипа являла собой выбеленную разновидность Венеции, жемчужину, не испорченную неудачами и поражениями. Главная площадь, Плаза-де-Армас, являла собой почти точную копию Сан-Марко, с трех сторон окруженную открытыми каменными галереями и собором, пропорции которого выглядели намного благороднее той постройки, которая притворялась нашей базиликой в Венеции. В середине площади выбрасывал в воздух мощные струи изящный фонтан.