Крейг Смит - Портрет Мессии

Корнелий уже давно отслужил положенные двадцать пять лет. Через год или два ему должно было исполниться пятьдесят, но он, несмотря на возраст, поддерживал прекрасную физическую форму, что было жизненно важно для человека, зарабатывавшего на жизнь силой. Он был на дюйм или два выше среднего роста, но весил при этом около трехсот фунтов, и большая часть веса приходилась на мускулатуру. В беге он был не силен, но и убегать с поля боя ему не было нужды. В схватках он всегда выходил победителем; всех поражала быстрота, с которой он владел коротким мечом, а его прирожденная воинская храбрость объясняла, почему Рим правит миром.

По традиции того времени римлянин должен был бриться каждое утро. Но раб выбривал также и голову Корнелия. Это производило устрашающее впечатление — взорам представали бесчисленные шрамы, шишки и вмятины. У Корнелия был большой рот с плотно сжатыми губами и длинный плоский нос, который он ломал несколько раз. Подобно всем старшим центурионам, Корнелий наслаждался престижным положением ветерана. Такие воины составляли костяк римской армии, были выдающимися бойцами. Проведя всю свою жизнь в сражениях, многие из этих солдат набирались такого умения и опыта, что офицеры редко принимали важные решения, не посоветовавшись прежде со старшими центурионами. Центурион, отслуживший двадцать пять лет, обычно удалялся на покой, получал земельный надел в сельской местности, где безбедно и спокойно жил до конца дней своих. Но воины, сохранившие отличную форму, как, например, Корнелий, могли продолжить службу. Обычно они помогали офицерам.

Под началом Пилата находился десяток трибунов — дети богатых сенаторов и всадников, которые только начинали военную карьеру. Все эти люди, за редким исключением, ни на что не годились, к тому же требовали много внимания, поскольку являлись будущим Рима. Командиры не могли уделять им много времени в силу своей занятости, а потому обязанности по воспитанию и подготовке молодежи распределялись между старшими центурионами, приучавшими их к службе в римской армии.

Корнелий вернулся в зал через несколько минут после того, как Пилат послал его за священниками. С улыбкой, пугавшей тех, кто его не знал, он сообщил:

— Они отказываются входить во дворец, господин. Просят, чтобы вы вышли к ним.

Пилат удивленно заморгал. Наместник назначает первосвященника в храме Иерусалима. Первосвященники должны служить ему, как он служит своему императору. Да он лучше будет ждать еще полгода, чем доставит им такое удовольствие: первым прибудет в Иерусалим. У него и здесь дел хватает. Они допустили непростительную задержку, а теперь отказываются видеть его, если он сам не выйдет к ним из дворца?

— Отказываются? — недоуменно пробормотал он. Они отказываются?!

— Они боятся осквернить себя, входя в зал, где собираются язычники.

— Просто смешно. Живо сюда их!

Корнелий указал на императорский штандарт с крохотной бронзовой головой Тиберия. Потом обвел рукой помещение, где находились другие штандарты и знамена войск, которыми командовал Пилат. На многих красовались изображения животных. Кроме того, в зале находились различные каменные скульптуры богов и людей — все это претило вере иудеев.

— Их религия запрещает им смотреть на образы людей и зверей, наместник.

— Скажи Анне…

— Первосвященника здесь нет. Он послал своих сыновей приветствовать нового наместника Цезаря.

Пилат поднялся. Спина болезненно заныла, грудь гневно вздымалась.

— Первосвященник не явился? Я правильно тебя понял, центурион?

Корнелий вдруг растерялся. Он доложил господину только то, что сказали ему священники, вернее, слуги священников, а он не наказал их за дерзость, не применил власть, данную ему и как воину великой империи.

— Так мне показалось, господин. Я могу ошибаться, но, похоже, первосвященника тут нет.

Пилат потерял терпение. Он твердым шагом вышел из зала, и когда оказался во дворе, ярость его достигла предела.

— Привести сюда священников! Если их религия позволяет стоять под лучами солнца!

Стражники бросились выполнять команду Корнелия, отданную кивком головы. Евреев провели через дворцовые ворота под конвоем, точно преступников. Было их человек десять-пятнадцать — Пилат пересчитывать не стал, — все до одного бородатые и страшно грязные. Старший что-то бессвязно выкрикивал.

— Говори на латыни, — тихо заметил ему Пилат.

В греческом он почти не практиковался, если не считать шести мучительных лет, проведенных за чтением Гомера и трагедий, и почти не понимал этого языка, зная лишь несколько расхожих фраз и ругательств.