Карин Альвтеген - Утрата

Ни за что на свете она не позволит им этого! Это ее ребенок, они могут ее убить, но она никогда не отдаст его, никогда. Что бы ни произошло, она никогда от него не откажется. Никогда его не бросит, не оставит лежать одного в пластиковой люльке и плакать во сне.

Это решение придало ей мужества, она осторожно взяла его маленькое тело в свои руки и подняла его. Прижала его к себе крепко-крепко, всем своим «я» ощущая, что так, именно так теперь должно быть всегда.

Он по-прежнему спал, она втянула в себя его запах и почувствовала, как по щекам полились слезы.

Она держит в руках своего ребенка.

Она больше не одинока.

Открылась дверь.

— Что ты делаешь?

Она не шелохнулась.

К ней приблизилась санитарка, которая днем помогала ей дойти до врача.

— Сибилла, положи ребенка. Пошли обратно в палату.

— Это мой сын.

Женщина растерялась. Протянула руки, чтобы забрать его у нее. Сибилла повернулась к ней спиной.

— Я не собираюсь его отдавать.

Она почувствовала руку женщины на своем плече. Дернулась, чтобы избавиться от нее, но ее движение заставило ребенка проснуться. Он пискнул, и она успокаивающе погладила его по голове.

— Маленький, мама здесь!

Женщина пошла к выходу. Сибилла положила ему под голову свою руку и немного отодвинула его от себя. Он открыл глаза. Маленькие темно-синие глаза, которые искали что-нибудь, за что можно зацепиться.

В следующее мгновение они вернулись. Их было четверо. Среди них был один мужчина, он пошел прямо на Сибиллу и повысил голос:

— Ты сейчас же положишь ребенка.

— Он мой.

Мужчина секунду поколебался, а потом подвинул стул.

— Сядь.

— Нет, спасибо. Я не могу сидеть.

К ней приблизился еще кто-то.

— Сибилла, это бесполезно. Будет только хуже.

— В каком смысле?

Они все переглянулись. Кто-то снова вышел.

— Ты же знаешь, что существует договоренность о том, что ребенок будет усыновлен. С ним все будет очень хорошо. Тебе не нужно беспокоиться.

— Я ни с кем и ни о чем не договаривалась. Я не собираюсь его отдавать.

— Мне жаль, Сибилла, я понимаю, что это трудно, но мы ничего не можем сделать.

Она чувствовала, что попала в капкан. Их было трое, четвертый наверняка находится где-нибудь поблизости. Может, пошел за подмогой. Он приведет других. И все они будут против нее. Все заодно. Все, кроме ребенка, которого она держит в руках.

Вдвоем против всего остального мира. Она никогда больше не предаст его.

— Есть только два способа, как мы можем это решить, — произнес мужчина и задвинул стул. — Или ты положишь его на место добровольно, или мы будем вынуждены заставить тебя.

Сердце стучало.

Они отберут его у нее.

— Пожалуйста, я же его мама. Вы же это знаете. Вы не можете отнять его у меня. Он — это все, что у меня есть.

Она плакала. Тело била дрожь, голова кружилась. Она закрыла глаза.

Только бы снова не заболеть. Не заболеть.

Когда она открыла глаза, было уже поздно.

Мужчина, державший в руках ее сына, исчезал в дверях. Двое других людей в белом схватили ее под руки, когда она попыталась побежать за ними следом. Она слышала, как крик ее ребенка растворяется где-то в коридоре.

Она никогда больше его не увидит.

— Ну ничего себе! А разве они имели право это сделать?

Она не ответила. Пыталась понять, что заставило ее рассказать обо всем. Она никогда не делала этого раньше. Утрата пряталась глубоко, но все время двигалась — как острый осколок стекла — и не позволяла ране затянуться. Но она никогда прежде не облекала свое горе в слова.

Может, дело в том, что ему теперь примерно столько, сколько сейчас должно быть ее сыну? Или потому, что все сложилось так, как сложилось?

Безнадежно.

А раз так, то какой смысл держать что-то в секрете?

— А потом? Что было потом?

Она сглотнула. О том, что было потом, ей хотелось забыть.

— Меня изолировали. И я почти полгода провела взаперти в психиатрической клинике. А потом почувствовала, что не могу больше, и двинула оттуда.

— Как это?.. Ты что, была типа сумасшедшей?

У нее не хватало сил, чтобы ответить. На какое-то время повисло молчание.

— И как это ты двинула? В смысле сбежала?

— Да. Хотя не думаю, что меня искали. Прямой угрозы обществу я тогда не представляла.

А сейчас представляю.

— А твои родители? Они что сказали?

— Сказали, что жить у них я больше не могу. Что я теперь совершеннолетняя и сама за себя отвечаю.

— Ни фига себе! Ну и свиньи!

Да.