Карин Альвтеген - Утрата

Лежащее на кровати платье издевалось над ней. Мать купила его в каком-то дорогом стокгольмском бутике, так что Сибилла даже не мечтала о том, чтобы надеть что-нибудь другое. А то, что ей двенадцать и что на всех остальных девочках будут джинсы и пуловеры, — все это не имело ровным счетом никакого значения. Она же должна сидеть в зале на возвышении рядом со своими родителями и свысока взирать на народ.

Натянув платье через голову, она посмотрела в зеркало. У нее уже появилась грудь, и платье больно сдавило грудную клетку.

Ей предстоит жуткий вечер.

— И не забудь те синенькие заколки! — крикнула мать. — Гун-Бритт тебе их сейчас пришпилит.

Час спустя с двумя куда надо пришпиленными заколками она сидела на своем законном месте между директором по продажам и его мерзко пахнущей женой. Косясь в сторону молодежного стола, она вежливо отвечала на дурацкие вопросы про учебу, которые ей задавали окружающие. Она чувствовала, что мать постоянно бросает взгляды в ее сторону, и пыталась угадать, каким образом ей придется расплачиваться за собственное непослушание.

Это стало ясно во время десерта.

— Сибилла, спой нам что-нибудь!

Под столом разверзлась бездна.

— Но, мама, я действительно не…

— Спой какую-нибудь рождественскую песню, из тех, что ты знаешь.

Директор по продажам одобрительно улыбался.

— Мы с удовольствием послушаем! Ты знаешь «Сияет озеро и берег»?

Она понимала, что выхода нет. Ей не остается ничего другого. Она огляделась. Все сидевшие за столом смотрели на нее. Кто-то зааплодировал, и по залу несся шепот, что Сибилла Форсенстрём будет петь. Молодежный стол целиком развернулся в сторону почетного возвышения, и спонтанный громкий хор начал требовать, чтобы она встала.

— Сибилла! Сибилла! Сибилла!

— Неужели тебя нужно еще упрашивать? — поинтересовалась мать. — Ты же видишь, все ждут.

Медленно отодвинув стул, она поднялась с места. Шум в зале улегся, она затаила дыхание в надежде, что сейчас все как-нибудь само собой рассосется.

— Нам не видно! — крикнул кто-то из-за молодежи. — Встань на стул!

Она умоляюще посмотрела на мать, но та только рукой махнула, повелевая Сибилле встать на стул и явить себя народу.

Колени дрожали, она боялась, что не удержит равновесие. Бросив взгляд в сторону молодежного стола, она увидела, что там никто не скрывает насмешливых улыбок. Да, сейчас начнется апофеоз праздника.

Она снова на мгновение затаила дыхание. Начала петь. И уже после первых слов поняла, что взяла слишком высоко и конец ей не вытянуть ни за что. Она и не вытянула. Голос сорвался, и смешки в зале прозвучали как удары хлыста. Густо покраснев, она снова села на место. Помедлив несколько секунд, директор по продажам захлопал в ладоши. После некоторого сомнения к нему присоединились остальные.

Поймав взгляд матери, она поняла, что наказание совершилось.

Теперь ее снова оставят в покое.

Домой отец возвращался радостный, довольный: вечер удался. Жена, одобрительно кивнув, взяла его под руку. Сибилла шла на несколько шагов позади. Увидев на земле красивый камешек, остановилась и захотела его подобрать. Мать повернулась назад.

— Видишь, у тебя получилось вполне сносно.

Они обе прекрасно понимали настоящий смысл сказанного.

Мать завершала экзекуцию.

— Жаль только, что в конце ты немножко сфальшивила.

Камешек так и остался лежать на дороге.

«Да чтоб вы все провалились, чтоб вы сдохли», — только и подумала она. Надо же, а так прекрасно выглядел! Да, влипла, кажется, основательно. Понятное дело, полиция испытывает повышенный интерес к особе, с которой он сначала поужинал и которой потом так по-джентльменски оплатил гостиничный номер. И вероятность того, что таинственная, объявленная в розыск женщина — не Сибилла, а кто-то другой, столь же велика, как и того, что сейчас подойдут и спросят, не хочет ли она принять во владение домик с белыми наличниками в стокгольмских шхерах.

Ее охватила сильная злость. Влетев в магазинчик, она схватила одну из газет и раскрыла ее на середине.

Четыре слова жирными крупными буквами. На одной половине разворота красовался портрет улыбающегося в объектив Йоргена Грундберга.

Из неподтвержденных источников известно, что убийца вскрыл тело жертвы и удалил внутренний орган. На месте преступления обнаружен также некий религиозный символ, что дает полиции основания полагать, что убийство носило ритуальный характер.