Дженнифер Ли Кэррелл - Шифр Шекспира

Страницы «Опытов» содержали только текст и ничего больше.

Я обежала стол.

— А еще что-нибудь той эпохи?

— Посмотри сама. — Мы стали вытаскивать из шкафчика книги и составлять на столе, попутно пролистывая. Джем Гренуилл был, конечно, мошенником и первостатейным негодяем, но в начитанности ему не откажешь. Его коллекция вмещала тома Теннисона и Браунинга, Диккенса и Троллопа, Дарвина, Милля и Маколея. Но книг эпохи Возрождения среди них больше не было. Да и каких-либо других надписей, кроме его росчерков на фронтисписах, мы не находили. В отличие от Роз у него не было привычки исписывать все прочитанное.

Я приободрилась было, когда обнаружила «Ренессанс» Уолтера Питера, но и он оказался «пустым».

— Должно же быть что-то еще, — сокрушенно сказала я, дойдя до последней страницы. — Вы купили все его книги?

— Все, принадлежавшие ему — на памяти мистера Хименеса.

Что, если он не подписал какую-то из них? Что, если она завалилась куда-то, попала в чужие руки или была зачитана до дыр? Всякое могло случиться. Я уперлась ладонями в стол по обе стороны от дневника и подалась вперед:

— Позвоните и спросите.

— Сейчас четыре утра, Катарина. А в Аризоне и вовсе три.

— Они — фермеры. Встают рано. Может, почти встали.

Атенаида вытащила мобильный, сделала глоток вина и набрала номер. В трубке кто-то ответил.

— Да… Нет! — Ее глаза сверкнули. — Минутку… — Приложив руку к микрофону, она сказала: — Только одна книга. Семейная Библия.

У меня застучало в висках.

— В чьем переводе?

— Она не знает. Очень старое издание, говорит.

— Попросите посмотреть.

Где-то на аризонском ранчо миссис Хименес отправилась листать Библию. Я, едва дыша, повисла над столом, глядя поверх каминной полки прямо в невидящие глаза Офелии Миллеса.

— На титульном листе написано, — произнесла Атенаида, — «Издана в 1611 году и получила распространение как Библия короля Якова».

Я схватилась за край стола, чтобы не упасть.

— Яковианский magnum opus, — проговорил Мэттью. Глаза его блестели. Вот оно, наитие!

Так и было. Так должно было быть. Ведь «яковианский» говорит о принадлежности к Якову, или Иакову, королю Англии. Его Библия была единственным коллективным шедевром — это даже вошло в поговорку. Одним из первых указов, принятых им по восшествии на престол, король Яков повелевал своим епископам изменить прискорбное, как он выразился, состояние, в котором пребывала английская Библия. На его взгляд, ее переводили слишком многие, но никто не учитывал последние толкования в области греческого и древнееврейского. Полагая себя поэтом и интеллектуалом, король пожелал, чтобы новая Библия стала точнее и благозвучнее, пригодной для чтения с кафедры — одним словом, такой, которая угодила бы всем его подданным.

Епископы справились с задачей лучше, чем кто-либо мечтал. Целых три века Библия короля Якова главенствовала в англоговорящих церквях. Большей частью поэтому Шекспир был одинаково родными в самой Англии, и в ее колониях до середины двадцатого века, когда получили хождение и другие переводы, а прихожан в церквях поубавилось. До того времени верующие слышали яковианский язык каждую неделю, и эти чтения, интонации и лексикон оставляли неизгладимый след в языковых обычаях и мыслях. Выражения, подобные «даже если и пойду долиной тени смертной», «чти отца твоего и мать твою», «не убий», «благословенна ты в женах» и «не бойтесь: я возвещаю вам великую радость» звучали если не повседневно, то узнаваемо и немудрёно. Миллионам англоговорящих людей Шекспир казался так же естественен, как воскресная проповедь.

— Далеко отсюда до ранчо Хименесов? — спросила я.

— Два часа езды, — ответила Атенаида. — Если поспешим, через час будем в Аризоне.

— Тогда передайте, чтобы ждала нас к пяти.

— Библия не продается, — предупредила Атенаида.

— А нам и не нужно ее покупать. Хватит одного просмотра.

Атенаида отложила телефон и подняла бокал:

— Vero nihil verius!

Мы чокнулись и выпили. Я подхватила кипу книг со стола и отнесла к сейфу. Мэттью шел рядом с такой же кипой.

За спиной у меня раздался кашель и булькающий хрип. Я оглянулась. Атенаида судорожно шевелила губами, но мы не услышали ни звука. Ее лицо покраснело, бокал из руки выпал и разбился вдребезги, а через миг она осела на пол.

Мы подскочили к ней. Пульс еле прощупывался. Трудно было сказать, дышит она или нет.

— Звони девять-один-один! — крикнула я, падая на колени.