Дженнифер Ли Кэррелл - Шифр Шекспира

Ночь опускалась мучительно медленно. Дождь поредел до мелкой мороси, почти тумана. Вдалеке, за хребтами крыш, кокетливо приподнялись облака, обнажив узкую полосу синего, в переливах, неба. К десяти часам синева превратилась в черные разводы. В пол-одиннадцатого я вверила Барнсу все книги, которые таскала с тех пор, как нашла том Чемберса в кабинете у Роз. Выйдя из отеля, мы решили разделиться, чтобы потом встретиться у церкви: сэр Генри направился в одну сторону, Бен и я — в другую, причем он пропустил меня вперед, а сам пошел сзади с сумкой на плече.

Фары встречных машин мутно сияли во влажной ночи. Люди выбегали из дверей ресторанов, спеша забиться в такси. Миновав два дома, мы погрузились в облако аромата глициний из того самого сада, что вырос на месте шекспировского Нью-Плейс, второго по роскоши городского особняка. Сунув руки в карманы и втянув шею под последними каплями дождя, я свернула за угол и пошла по опустевшей Чапел-лейн. Если садовники с пистолетами были еще там, то не для меня: одинокий темноволосый мальчуган их, похоже, не настораживал.

Пройдя улицу, мы уперлись в «Лебедя» — лучший шекспировский театр викторианской эпохи, где все еще толклись несколько зрителей, видимо, надеясь взглянуть на актеров. После поворота Бен догнал меня, и дальше мы вместе отправились по набережной, обнимающей неторопливую реку. Наши шаги эхом отдавались в безлюдной ночи. Оставили позади паб «Грязная утка», чьи посетители предпочли сидеть в тесном салончике, нежели снаружи — до того на улице было сыро и грязно. Миновали канатный паром и пристань, где выдавали лодки напрокат, а следом — парк между рекой и дорогой.

Луну поглотили тучи. За поворотом открылся вид на церковный двор. Бен точно запнулся на месте. В тени деревьев слева от нас возник сэр Генри. Бен дал нам знак стоять, где стоим, а сам пошел вперед. У доски объявлений он на миг задержался, как будто изучая график богослужений, потом поманил нас за собой.

Фонари за оградой словно плыли в тумане, погружая двор в призрачное сияние. Тут и там среди травы выглядывали покосившиеся надгробия, разделенные аллеей из безбожно опиленных цитрусовых деревьев (по двенадцати с каждой стороны, в соответствии с числом колен Израилевых и апостолов) и одного остролиста — символа Иуды. В конце аллеи притаилась церквушка. Арочная дверь северного входа, казалось, открывала путь в бездну, стоя на границе с первозданной тьмой.

Бен вытащил узкий нож и с осторожностью хирурга стал водить им в замке. Через две минуты тот поддался. Мы шагнули за порог церквушки. Дверь за нами захлопнулась, прогремев далеким грозовым раскатом. Вокруг сомкнулась тьма — ни одного лунного отсвета сквозь витраж. Исчезла алтарная часть в глубине церкви, исчез свод над головой. Запахло холодом, камнем и смертью.

Бен включил фонарь. Мы прокрались в центральный проход и свернули налево, пробираясь в дальнюю часть нефа. Эта церковь, как и многие другие, была выстроена в форме креста. Мы прошли средокрестие с высоким сводом башни, переходящей в шпиль, оставили позади часовни и наконец подобрались к алтарю, где с обеих сторон нависали хоры.

Бен посветил вверх. Луч фонаря сверкнул на витраже восточного окна; алтарь засиял золотым блеском, точно напоминание о храме царя Соломона или стенах Нового Иерусалима, выложенных самоцветами. Однако не за ним мы сюда пришли. Я направила руку Бена влево. Вон, у северной стены…

Памятник Шекспиру парил, выхваченный из темноты, словно дух на спиритическом сеансе. Каменная рука держала перо скорее деловито, нежели вдохновенно; гладкий купол темени выбрила скорее старость, нежели благочестие. Почти четыре века его взгляд охранял эти тайны.

Могила была тут же — прямоугольная плита за позолоченной алтарной преградой. Мы перебрались через нее и столпились у плиты.

Сэр Генри прочел вслух надпись на камне, и его голос отразился под церковными сводами:

Не совсем «Ромео и Джульетта», но все же пробирало, как пробирают детские считалки и наговоры — сам не знаешь почему. Читалось как просьба, навечно превращенная в угрозу.

А было ли проклятие? Офелия не сомневалась. Что она написала? «Мы согрешили против Бога и человека». Я невольно содрогнулась.

Мы сняли куртки, расстелили их вокруг плиты. Бен достал принесенные с собой фомки и зубила и первым взялся за работу. Нам предстояло осторожно приподнять камень, не сломав при этом.