Юрий Козлов - Колодец пророков

И когда Илларионов удалился на несколько шагов:

– Сынок! Ты ничего не хочешь сказать своему старому крестному?

– Только одно, товарищ генерал, – остановился Илларионов. – Надеюсь, вы знаете, что делаете.

– Хорошо сказано, сынок! – одобрил генерал Толстой. – Помни про саранчу.

Над вертолетом почти бесшумно закрутился винт. Генерал Толстой погрозил кулаком слишком близко приблизившимся к машине бомжам. Бомжи, однако, не сильно держались за жизнь, а потому проявляли в своем движении настойчивость зомби. Возможно, мысль подставить пропащую голову под рубящий винт казалась им не лишенной смысла. Генералу Толстому пришлось поторопиться со взлетом.

Когда вертолет оторвался от земли, Илларионов, наконец, понял, что именно он напоминает: саранчу!

…Через мгновение вертолет был высоко над Москвой в слоистом рекламном небе. Пролетая мимо неприкаянного аэростата с фосфоресцирующей надписью: «Финансово-промышленная группа «ДpovoseK», генерал Толстой снял с пульта телефонную трубку, набрал номер.

Номер ответил не сразу.

– Мельхиоровая, – сказал генерал в трубку, – я лечу к тебе на крыльях любви. Можешь встретить меня на крыше. Я сейчас над Красной Пресней.

Покойные братья Хуциевы, как и следовало ожидать, приехали в пансионат «Озеро» навестить Дровосека на хорошей машине – японском джипе «Яшида-450». Этот восьмицилиндровый (как его называли, «гоночный вездеход XXI века») джип было очень трудно догнать и еще труднее остановить. Его колеса густо пронизывал бронированный корд. Выпущенные из стандартного оружия пули увязали в тяжелых литых колесах чудо-машины, как в бронежилете. Было известно, что пять подобных джипов закуплены управлением охраны президента.

На хуциевском, однако, стояли обычные правительственные номера. Имелась и мигалка. Объявленные во всероссийский розыск как государственные преступники, братья, стало быть, не томились в пробках у светофоров, в отличие от прочих московских водителей.

Пухов еще раз мысленно похвалил братьев-гулийцев за то, что они приехали одни – без шофера и без охраны. Майору в общем-то нравился этот строгий и мужественный кавказский народ. В большинстве своем гулийцы были прямыми, открытыми людьми. Они открыто и прямо дружили (делали дела) с людьми других национальностей, в случае же необходимости (когда дела заканчивались или шли не так, как планировали гулийцы), не менее открыто и прямо убивали бывших деловых друзей.

Пухов, впрочем, не уставал удивляться их странному простодушию, видимо, основанному на завышенной самооценке. Долгая (слишком, как выяснилось, для них тесная) близость гулийцев с Россией, в особенности с ее преступным миром, который за годы российско-гулийской войны им удалось в значительной степени под себя подмять, развратила гулийских паханов, внушила им по отношению к русским (преступным авторитетам и, вообще, народу) презрение, граничащее с беспечностью. К примеру, братьям Хуциевым и в голову не могло прийти, что если лично они не собираются убивать Дровосека, то в его окружении может отыскаться кто-то, кто захочет (как майор Пухов) убить их. Это явилось для них настоящим откровением. Гулийцы слишком уж уверились в своем праве с легкостью распоряжаться русскими жизнями, которые они ценили не дороже истраченной пули. Подобная уверенность иной раз оказывала им плохую услугу. Пухов решительно не имел ничего против гордых и свободолюбивых гулийцев, но только до тех пор, пока они не убивали русских.

Впрочем, он допускал наличие так называемой гулийской правды. Пухов имел честь лично выслушать основные ее тезисы из уст самого генерала Каспара Сактаганова, тогда еще не президента и главнокомандующего вооруженными силами Республики Гулистан, а то ли беженца, то ли политэмигранта из СССР, перебивающегося с хлеба (гамбургера) на квас (кока-колу). Генерал сам не понимал своего тогдашнего статуса и, будучи приверженцем ясных решений и решительных действий, очень от этого страдал. Пухов, помнится, сказал ему, что «гулийская правда» в его толковании – верный путь к истреблению (исчезновению) собственного народа. На что генерал-беженец возразил, что существуют более серьезные, нежели жизнь и смерть, вещи, о которых русские, похоже, забыли. Скажем, честь и достоинство, или суд потомков. Малые народы, объяснил генерал Сак, могли, несмотря на пролитую кровь и доставленные им русскими страдания, разделять судьбу царской и советской России в ее величии, но никакая сила не заставит их разделять судьбу нынешней (неизвестно какой) России в бесчестье и позоре. Быть сегодня русским, заметил генерал Сак, и не бороться за честь и достоинство своей страны и собственного народа – попросту стыдно.