Уэйн Сэлли - Болеутолитель

— Эй, учти, я знаю здешних полисменов…

— А я знаю Отца, — Хейд притянул шулера еще ближе к себе, ощутив у живота его дыхание. Он продолжил начатую цитату.

— … и возрадуются кости, сокрушенные Тобою… Возврати мне радость спасения Твоего…

Хейд подтянул туловище калеки, но лишь вперед, а не вверх. Он крякнул от того, что явно недооценил вес тела. Но ничего, это ведь первый раз. Дальше будет легче, он привыкнет.

Обрывки звуков, которые издавал Гивенс, были теперь почти неслышными. Хейд не собирался ломать кости несчастного. Отец хотел, чтобы тот предстал перед ним целым и невредимым. Между грудной клеткой Хейда и лицом Гивенса разливалось сияние.

Когда плоть — его плоть — наконец, поддалась, человек в инвалидной коляске попытался кричать и, в тот краткий миг, после которого он стал проникать внутрь его тела, Хейд почувствовал зубы на своей фуфайке.

После этого голова калеки ушла внутрь Хейда; Отец велел продолжать начатое, и Хейд еще крепче сжал Гивенса в своих священных объятиях, еще сильнее притягивая к себе его плечи. Его собственные плечи сильно ссутулились от напряжения, и сторонний наблюдатель мог подумать, что Хейд — это Доктор Джекил, только что принявший свое зелье.

Совершенно бесшумно плоть калеки заструилась под одеждой и поглотилась почти целиком. Хейд недоумевал, почему мешковатый пиджак Гивенса и его рубашка последовали в райскую обитель вместе с его телом; Отец всегда повторял, что все мы нагие предстаем перед ним.

Не было никаких конвульсий. К тому моменту, когда Хейд по пояс втянул Гивенса в свою грудь, ноги калеки оставались на сиденье коляски еще более холодными и дряблыми, чем раньше.

Он остановился, чтобы перевести дух, и тут заметил, что дождь прекратился. Возможно, все дело было в матовом сиянии, распространившемся вокруг него.

Он слегка откатил коляску в сторону от мусорного контейнера. Затем стал под таким углом, чтобы удобнее поглотить ноги бродяги, которые теперь безжизненно лежали на сиденье.

Он не мог себе представить, что все это займет так много времени, но Отец помог ему. Как помогал много раз до этого.

Когда от Реджинальда Гивенса не осталось ничего, Хейд разгладил свою смявшуюся водолазку. Затем застегнул молнию на куртке. Отер пот со лба.

— Вот мое тело, отдаю его Тебе, — произнес он.

«Приносящие боль появляются в разных обличьях: мне это хорошо известно, ибо я — один из них. Я изуродовал свою правую руку, когда мне было пятнадцать. Семь глубоких порезов ниже локтя с помощью леди Жилетт. Просто для того, чтобы понять, что же есть настоящая боль. Теперь я вижу свет в конце туннеля. Проклятого туннеля, которым и является моя жизнь».

Виктор Энтони Тремалис вышел на улицу из «книжного магазина» для взрослых, засунув руки в карманы своих «ливайсов», а жалкое подобие эрекции, которого ему удалось добиться в этом дворце ласк, к концу квартала практически испарилось. Он покинул заведение сразу же вслед за бородачом на инвалидной коляске. Тут было для него кое-что непонятное. Может, парень в коляске и сумел сохранить сексуальную активность, но Тремалис не слышал, чтобы парень, находившийся в соседней будке, стонал от удовольствия или хотя бы тяжело дышал. А труднее всего было представить, как тот, сидя в коляске, может вставить свою штуковину в одно из отверстий, с другой стороны которого находилась стриптизерка-минетчица. Но может быть он в состоянии ходить и его инвалидность — обман публики?

Три будки для посетителей были снабжены отверстиями в помещении красотки, что давало ей возможность ублажать три члена одновременно. Интересно, какая физическая боль грозит ему, если он вдруг подхватит вирус СПИД? Он был зациклен на физической боли может быть и потому, что большинство людей, которых он встречал в жизни, считали его душевнобольным.

Ему было тридцать три года и каждый день он склонялся над листками своего дневника, касаясь их светло-желтыми патлами. «Военный журнал Вика Трембла» — вот как он называл его.

Он находился в состоянии войны со своим телом, худым, как щепка, со своими близкими, а особенно с теми засранцами, которые ездят в автобусах по льготным билетам. Со всеми, кто считал его калекой лишь потому, что он прихрамывал, и потому, что по его рубашке всегда стекало достаточно слюны, чтобы пригласить его сниматься в очередном фильме про зомби. С середины семидесятых у него стали хронически болеть руки и плечи. Тогда отец, использовав солидную страховку и помощь своего профсоюза рабочих сталелитейной промышленности, отправил его в остеопатический госпиталь компании «Кук-Каунти» и даже привлек какого-то долбаного специалиста-невропатолога, пришедшего к выводу, что боли носят психосоматический характер.