Дин Кунц - Апокалипсис Томаса

Границы, накладываемые реальностью на всех нас, теперь стали очевидны даже тем, кто верил, что они живут, не признвая ни ограничений, ни правил, ни страха.

Я не мог их пожалеть, потому что настоящая жалость идет рука об руку с желанием помочь. Я не собирался ради них подвергать риску себя и Тимоти.

Но меня неожиданно тронуло признание пустоты, которой не избежать, услышанное мной в этом долгом, мучительном предсмертном крике. Худшая и лучшая части человечества стоят в той же самой холодной тени, и даже заслуживающий смерти может вызвать во мне дрожь сочувствия, которая пробирает до мозга костей.

Крик оборвался, и дом вновь накрыла мертвая тишина.

Если бы нам противостояли только Стоящие-вне, то действительно мы могли бы затаиться на несколько минут, дожидаясь, пока все уроды поднимутся из подвала, и вернуться туда. Но эти свиноприматы могли учуять нас везде, за исключением большой холодильной камеры на кухне, в которую мог без труда войти человек.

Помимо того, что мы могли не открыть холодильник изнутри, мне не хотелось прятаться в нем по той же причине, по какой я не стал бы прятаться на общей кухне деревни людоедов.

Повернувшись к Тимоти, я прошептал:

— Раз уроды в доме, нет причин не выйти из него, снаружи спрятаться легче. Где пульт управления стальными пластинами, закрывающими окна и двери?

— Я н-не знаю.

— Даже не догадываешься?

— Нет, — ответил он. — Н-нет.

Он потянулся ко мне. Я взял его за руку. Маленькую, и холодную, и влажную от пота.

За девяносто пять лет его одинокого существования он прочитал тысячи книг, из которых и черпал весь свой жизненный опыт. Тысячи жизней в тысячах книг, прожитые на благо других, плюс долгие годы близкого соседства с ужасами Роузленда, но при этом он не только сохранил здравомыслие, но в какой-то части своего разума и сердца оставался маленьким мальчиком, крепко державшимся за зернышко невинности. Даже в таких условиях он сумел сохранить ту толику чистоты, с которой родился.

Окажись я на его месте, мне бы такое не удалось, и я боялся его подвести, хотя чувствовал, что иначе и не получится, с того самого момента, как он так доверчиво улыбнулся мне на лестнице.

Окутывающая дом тишина и предлагала нам перейти к активным действиям, и рекомендовала не рыпаться.

На другой стороне этой большущей комнаты, около юго-восточного угла, открылась замаскированная панелями служебная дверь, и в гостиную вошла миссис Теймид, напоминая опытного копа, переступающего порог: пригнувшись, держа пистолет в обеих руках, поводя стволом слева направо.

Хотя мы находились по диагонали от нее, у стены и в тени, она нас увидела, и я буквально почувствовал ее ярость, когда она заговорила:

— Паршивый сукин сын, — прошипела она. Возможно, нависшая над ней опасность заставила ее на какое-то время отказаться от матерных ругательств. — Ты впустил их в дом.

Как было и в случае с Тимоти в подвале, я приложил палец к губам, чтобы поделиться моей убежденностью в том, что нам лучше молчать, независимо от того, как мы относимся друг к другу, потому что обмен громогласными претензиями приводил к печальному результату: нас могла постигнуть участь Джэма Дью и Шилшома.

Она выстрелила в меня.

Да, миссис Теймид являла собой такое же зло, как великий Альберт Эйнштейн — для современной физики, да, она ни разу не прошла мимо греха, чтобы не поддаться ему, да, она ни в чем не привыкла себе отказывать, да, она была больная на всю голову, но все это не означало, что ей не хватало здравого смысла, чтобы понять, как должно вести себя в сложившейся ситуации. Крики и выстрелы только привлекали сюда уродов.

Большинство безумцев, которым нравится убивать, хитры, но не мудры. Выжить они стремятся ничуть не меньше, чем найти девушку, чтобы обезглавить ее, или ребенка, чтобы задушить. Расшумевшись, миссис Теймид поступила глупо. И мне хотелось ей об этом сказать.

Она вновь выстрелила в меня и Тимоти. С расстояния в шестьдесят футов, если цель находится в тени, а вокруг полным полно мебели, надо быть хорошим стрелком, чтобы не промахнуться. Она промазала.

Я тоже не смог бы попасть в нее с шестидесяти футов, да и к стрелковому оружию прибегаю в самую последнюю очередь, когда не остается ничего другого, как стрелять.

Ее третья пуля прожужжала в дюйме от моего правого уха.

Повернувшись спиной к амазонке, рискуя тем, что ей повезет и четвертая пуля раздробит мне позвоночник, я потащил Тимоти ко второй служебной двери, также аккуратно замаскированной в панелях обшивки, которой я уже пользовался раньше, чтобы попасть в библиотеку. Но когда мы приблизились к ней, она начала открываться, и я отскочил к стене, потянув за собой мальчика, так что дверь, распахнувшись, скрыла нас от вошедшего в гостиную.