Говард Фаст - Синтия

Малыш Билли обернулся, подошёл ко мне и, ткнув дулом пистолета мне в живот, прошипел:

— Такое ещё даром не сходило никому, гад!

— Прошу прощения, — сказал я. — Примите мои извинения.

— Почему же, мне кажется, кое-кому сошло, — возразила Люсиль.

— Ради Бога, не обижай его, — попросил я Люсиль. — Это мой друг.

— Чёрта с два, — огрызнулся Билли.

— Дружи с ним, Билли, — попросил толстяк. — Он с нами. С ним мы войдём в музей, с ним и выйдем. Он поможет нам взять картинку. Не будет Харви, не будет и картинки.

— Он с нами?

— Ну да.

— Не верю я этому мерзавцу ни на грош.

— Я тебя понимаю, — добродушно отозвался толстяк. — Ну как, тебя интересует анализ твоей личности или нет? — спросила Синтия Билли.

— Засохни, — оборвал он её.

Она была смелой девицей, уж это точно, и, вскочив на ноги, сделала два шага, и подойдя вплотную к Билли, попыталась залепить ему пощёчину. Но, как это бывает со многими женщинами, она слишком долго замахивалась. Он успел увернуться и, схватив её за руку, стал выворачивать.

— А ну, отпусти её, гадёныш! — крикнул я.

Он тотчас отпустил её и снова ткнул мне в живот пистолетом.

— Позвольте мне его пристрелить, — умоляюще обратился он к толстяку. — Ну пожалуйста.

Я подал апелляцию с явной тревогой в голосе. Я напомнил Ковентри, что если я погибну, то такая же участь постигнет и их план наложить руки на картину Рембрандта.

— В конце концов, разве я не член вашей бригады? — вопрошал я. — И смотрите — у него дрожат пальцы. Прошу вас, велите ему убрать пистолет.

— Убери пушку, сынок, — сказал Малышу Билли толстяк. — Сначала работа, а веселье уж потом.

Когда он упрятал пистолет в кобуру, Люсиль снова подала голос:

— Правильно, сначала работа, а потом веселье! Харви, ты в своём уме? Неужели ты думаешь, они тебя отпустят после всего этого? Неужели ты думаешь, что они поверят нам с Синтией и разрешат уйти подобру-поздорову? Ничего подобного!

— Женщины такие недоверчивые, — хмыкнул Ковентри. — Мадам, будьте благоразумны. Харви в нашей команде. Если он донесёт на нас, то тем самым донесёт и на себя, а зачем ему это нужно? Он это и в мыслях не держит.

Это точно — и прежде всего потому что голова у меня была занята совсем другим. Я думал о том, что если даже мне каким-то чудом удастся уцелеть в шайке этих психов, то шансы девочек равны нулю, а моя собственная жизнь сама по себе не стоит ломаного гроша, потому что я совершенно не представлял себе, есть ли кровати в американской галерее музея «Метрополитен» и, если есть, можно ли под ними спрятаться. Я не представлял себе, где там находятся пробки, да и что с ними делать, если я их чудом найду, я тоже не знал. Весь план кражи картины представлялся глупостью от начала до конца, причём глупостью смертельно опасной.

Это были лишь некоторые из тех соображений, что заставляли меня отгонять мысль о доносе. Кроме того, я мог представить себе, как воспримет лейтенант Ротшильд сообщение о моём участии в этой операции. Но всё же особенно беспокоило меня предчувствие, а точнее, довольно твёрдое убеждение, рождённое из обширного опыта, — смысл которого заключался в следующем. Большинство мошенников — самые настоящие психи, и их самые безумные планы срабатывают потому, что мозги у них работают не так, как у нормальных людей и, в первую очередь, у нормальных полицейских, неспособных тем самым предугадать их ходы. У меня было странное ощущение, что их нелепый идиотский план может сработать.

Когда толстяк более подробно ознакомил меня с их намерениями, ощущение того, что им может улыбнуться удача, только усилилась. За годы жизни в Нью-Йорке я бывал в музее «Метрополитен» раз тридцать-сорок. Впрочем, разве можно тут сосчитать эти визиты хотя бы с приблизительной точностью? Где коллекция Баха? Где англичане восемнадцатого века? Где Энгр, Гойя, Давид? Как бы вы хорошо не знали музей, вам будет очень сложно представить схему его залов в уме и получить сколько-нибудь ясную картину. Где американские художники — недалеко от американской галереи или за залом индийского искусства? Я сделал несколько догадок, но так и не смог припомнить, какие меры предпринимались администрацией музея по сохранению экспонатов. Разумеется, они должны принимать какие-то меры, но я мог только припомнить сонных работников охраны, торчавших в залах.