Джеймс Твайнинг - Знак Наполеона

— Джим Митчелл, убойный отдел. Боюсь, Хэммон не появится в три тридцать.

— Серьезно?

— Вы его клиент?

— Я надеялась поговорить с ним о деле, которое расследую.

— Да уж… разговаривать он больше точно не сможет, — глупо ухмыльнулся Митчелл.

— Что вы имеете в виду?

— Смотрите сами.

Он распахнул двойные двери красного дерева и позвал Дженнифер за собой. Кабинет Хэммона располагался в углу здания, из двух стеклянных окон во все стены открывался прекрасный вид на Бруклинский мост. В это мгновение вертолет поднялся с ближайшей посадочной площадки, закладывая крутой вираж.

Исключая вид из окна и шикарный аквариум, встроенный в фасадную стену, обстановка кабинета являла собой триумф минимализма. Пара металлических стульев с кожаными сиденьями располагалась у круглого стеклянного стола; большой письменный стол вишневого дерева был пуст, если не считать открытый ноутбук и сложенный экземпляр «Уолл-стрит джорнэл». Факс и принтер располагались справа на низкой тумбочке.

— У нас три трупа: Хэммон, секретарь и охранник в вестибюле.

— Когда?

— Около часа назад. Может, больше. Свидетели говорят, что преступников было двое. Еще двое ждали снаружи. Предположительно азиаты — японцы или корейцы. Ну, вы понимаете… — Полицейский беспомощно пожал плечами, и на мгновение Дженнифер показалось, что за этим последует жалоба на то, что все они на одно лицо. Как мило.

— Все застрелены?

— В упор. Предположительно сорок пятый калибр. Только Хэммон отделался не так легко, как остальные. — Митчелл мрачно кивнул в сторону письменного стола с большим черным креслом.

Дженнифер обошла вокруг стола и, увидев запястье, прикованное к подлокотнику стула, поняла, что Хэммон все еще там.

— Его заберут, после того как увезут тех двоих, — ответил Митчелл на ее вопросительный взгляд.

Подойдя ближе, Дженнифер увидела, что лысеющая голова адвоката свернута вперед и набок; подбородок и рубашка с монограммой залиты кровью. Один из дорогих кожаных ботинок наполовину слетел с ноги в пылу борьбы, хотя черная рукоять японского ножа «Танто», торчавшая из груди Хэммона, и галстук от Феррагамо, обмотавшийся вокруг шеи позволяли предположить, что схватка была короткой и неравной.

Но самым ужасным были зияющие синевато-багровые глазницы. Глаза кто-то вырвал. Кровавые слезы застыли на лице подобно воску.

— Здесь мы ничего не нашли, — подал голос Митчелл. — Думаем, что они их забрали с собой.

— Что-то вроде трофея?

— Возможно.

Дженнифер, нахмурившись, наклонилась вперед, заметив что-то мягкое и розовое, видимо, наколотое на кончик лезвия, перед тем как его вогнали Хэммону в грудь.

— Что это?

— Его язык, — ответил Митчелл, внимательно глядя на Дженнифер.

— Язык… — Это было скорее утверждение, чем вопрос, и Митчелл, казалось, был разочарован отсутствием бурной реакции. — Значит, это месть? Наказание за что-то, что он сказал или увидел. Или за все сразу.

— Это вы мне объясните, — пожал плечами Митчелл. — Обычно я вытаскиваю пьяных из мусорных баков и наркоманов из Ист-Ривер. Ваши предположения?

— Хэммон дрался с человеком, который вовлечен в мое дело. Я хочу узнать почему.

— Этот человек адвокат. Какие еще причины вам нужны? — рассмеялся Митчелл.

Дженнифер улыбнулась, обходя стол с другой стороны, постепенно привыкая к черному юмору Митчелла.

— Здесь есть бумага? — внезапно спросила она.

— Что? — озадаченно нахмурился он.

— Бумага.

Митчелл продолжал непонимающе смотреть на нее.

— Для факса, — объяснила она, указав на мигающий огонек. — Похоже, что-то осталось в памяти.

Кивнув, Митчелл вытащил несколько листов из принтера и вставил в факс. Аппарат сразу же зажужжал и загудел, втянув чистый лист внутрь, а затем выплюнув на пол.

Митчелл поднял листок, несколько секунд изучал и передал Дженнифер.

— Разбирайтесь.

На листе было три строчки: цифробуквенный код — 1095; сумма — миллион долларов; буква в кружке — «М».

Ева с неохотой уходила из мастерской. И Том понимал почему.

Несколько лет назад он сам, не в силах уснуть в ночь перед похоронами отца, шатался по холодным улицам Женевы и тщетно искал ответы на вопросы, которые еще не решился задать самому себе. На рассвете он оказался у дверей старой квартиры отца, словно бы притянутый туда древней магией. Сидел у его кровати, смотрел на запонки, поблескивавшие на крышке шкатулки, на галстуки, выглядывающие из-за двери гардероба, словно подснежники, пробившиеся из-под земли ранней весной, — и казалось, что отец все еще жив.